Волшебный свет - Джей Эшер

— Огурец и лакрица? Где вы такое откопали?

— Два твоих любимых запаха, — напоминаю я.

Она открывает крышку, нюхает и выдавливает немного лосьона на ладонь.

— Невероятно! — Мама намазывает руки.

Папа вручает мне маленькую серебристую коробочку.

Я открываю ее, достаю кусочек ваты… и под ней поблескивает ключ от машины!

— Вы что, купили мне машину?

— Вообще-то, это фургончик дяди Брюса, — отвечает мама. — Но мы поменяем обивку сидений. Можешь выбрать любой цвет.

— Далеко на нем не уедешь, конечно, — говорит папа. — Но по городу и на плантацию — вполне.

— Ничего, что подержанный? Новый мы бы не потянули…

— Спасибо. — Я переворачиваю коробочку, и ключ падает мне в руку. Взвесив его на ладони, я снова вскакиваю и бегу к ним обниматься. — Просто невероятно!

По традиции, свалив грязную посуду в раковину, мы втроем заваливаемся на родительскую кровать и смотрим «Гринч — похититель Рождества» на моем ноутбуке. Как водится, мама с папой засыпают в тот момент, когда сердце Гринча раздувается в три раза. Но у меня сна ни в одном глазу: я жутко нервничаю, ведь пора готовиться к церковной службе.

Сегодня я не перемериваю тысячу нарядов. Даже не успев встать с кровати, я уже знаю, что надену: простую черную юбку и белую блузку. В тесной ванной распрямляю волосы утюжком. Аккуратно подкрашиваюсь и, выпрямляясь, вижу в зеркале маму. У нее в руках новый розовый кашемировый свитер.

— Вдруг замерзнешь, — улыбается она.

Я оборачиваюсь.

— Где ты его купила?

— Это папа предложил. Хотел, чтобы ты надела что-нибудь новенькое сегодня.

Я разглядываю свитер.

— Это папа выбирал?

Мама смеется.

— Нет, конечно! И скажи спасибо. Он бы выбрал толстый лыжный свитер. Он попросил меня купить тебе подарок, пока вы с девочками раздавали ветки.

Я расправляю свитер и кручусь перед зеркалом.

— Скажи ему, что мне очень понравилось.

Глядя в зеркало на наши отражения, мама улыбается.

— Если получится разбудить его после твоего ухода, сделаем попкорн и посмотрим «Светлое Рождество»[21].

Они смотрят этот фильм каждый год. И обычно я лежу между ними, свернувшись калачиком.

— Я всегда поражалась, как это вам с папой не надоело Рождество.

— Милая, если бы это случилось, мы бы давно продали плантацию и занялись бы чем-нибудь другим, — отвечает мама. — Но мы делаем нечто совершенно особенное. И я рада, что Калеб смог это оценить.

В дверь тихонько стучат. Мое сердце бешено бьется. Мама помогает мне надеть свитер через голову, не испортив прическу. Я хочу обнять ее напоследок, но она уходит в спальню и закрывает дверь.

Я открываю дверь, рассчитывая увидеть своего разодетого кавалера. Но на Калебе свитер с оленем Рудольфом, который ему мал, фиолетовая рубашка и бежевые брюки. Я прикрываю рукой рот и качаю головой.

Он раскидывает руки.

— Ну как?

— Тебе свитер мама Хизер дала?

— Да! — отвечает он. — Нет, правда. Урвал единственный, у которого еще рукава остались.

— Мне по душе твое стремление выглядеть празднично, но боюсь, я не смогу сосредоточиться на службе, пока ты в этом свитере.

Он разглядывает его, расставив руки.

— Ты не в курсе, для чего мама Хизер вяжет эти свитера? — спрашиваю я.

Он вздыхает и неохотно стягивает свитер через голову, но на ушах тот застревает, и мне приходится ему помогать. Зато теперь я узнаю своего прекрасного кавалера.

Стоит прохладный зимний вечер. Почти все дома на улице освещены праздничной иллюминацией. Гирлянды лампочек свисают с крыш, как мерцающие сосульки. На лужайках пасутся белые светящиеся олени. Но мне больше всего нравятся разноцветные огоньки.

— Ты такая красивая. — Калеб берет меня за руку и целует все пальцы по очереди.

— Спасибо, — отвечаю я. — Ты тоже.

— Вот видишь? Научилась не отвергать комплименты.

Я гляжу на него и улыбаюсь. На наших лицах лежат бело-голубые отблески иллюминации от ближайшего дома.

— Расскажи, что сегодня будет? В церкви, наверное, не протолкнуться.

— В канун Рождества проходит две службы, — говорит он. — Одна для семей с детьми: сотни малышей, одетых ангелами, и праздничный концерт. Все носятся, визжат, короче, весело. Но мы идем на полуночную службу. Она более торжественная. Как речь Лайнуса из «Рождества Чарли Брауна»[22].

— Мне нравится Лайнус.

— Это хорошо. Кто Лайнуса не любит — мне не друг!

Остаток пути мы идем молча, держась за руки. Улица поднимается в горку. На парковке у церкви ни одного свободного места. Многие оставили машины у тротуара, а те, кто живут рядом, идут пешком.

У стеклянных дверей Калеб останавливается и смотрит мне в глаза.

— Как бы я хотел, чтобы ты осталась, — говорит он.

Я сжимаю его руку, но не знаю, что сказать.

Он открывает дверь, и я вхожу первая. Церковь освещена пламенем множества свечей, стоящих в высоких деревянных подсвечниках, установленных с двух сторон от каждого ряда. Потолок подпирают массивные деревянные балки, а витражи на окнах составлены из кусочков красного, желтого и синего стекла. В центре купола балки сходятся, и кажется, что мы находимся под каркасом огромного перевернутого корабля. В глубине край помостков украшен красными пуансеттиями[23]. На клиросе стоит хор в белых одеждах. Наверху — медный орган, украшенный громадным праздничным венком.

Большинство скамей заняты; прихожане сидят плечо к плечу. Мы находим свободное местечко в заднем ряду, и к нам подходит пожилая женщина. Она дает нам по одной белой свече и два белых картонных диска размером с мою ладонь. В центре каждого — небольшое отверстие. Калеб вставляет в него свечу и опускает картонный диск примерно до середины.