Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский

Туарегов простили.

Мария и генерал-губернатор сработали так четко и так естественно, что никто не заподозрил их в сговоре. Помилование туарегов навсегда осталось тайной между ними, даже Николь не посвятили они в это дело. С тех пор Марию знала вся Тунизия, и слава о ней разнеслась из уст в уста по всему Ближнему Востоку. И если раньше для нее были открыты недоступные большинству двери дворца генерала-губернатора, то теперь - двери любой лачуги по всей Тунизии, полог любого бедуинского шатра, не говоря уже о жилищах племени воинственных туарегов, которые всенародно возвели ее в ранг святой.

Николь не присутствовала на процессе, хотя собиралась. Но утром, перед отъездом, ей попала в левый глаз соринка, и пока она ее удаляла, так натерла глазное яблоко, что не захотела появляться на людях.

Муж посоветовал ей надеть темные очки.

- Тогда ты будешь, как древний китайский судья, они всегда судили в черных очках.

- Издеваешься?! - расплакалась Николь со зла и убежала в спальню, даже не чмокнув мужа, как обычно, на дорожку. Тем не менее он автоматически стер с правой щеки помаду, которой там не было, и поехал, не уговаривая жену, потому что знал - все равно без толку.

Возможно, Николь и разгадала бы домашнюю заготовку Марии и своего муженька - интуицией ее Бог не обидел. Но, к счастью, Николь не видела и не слышала ничего лично, вживую, а значит, и не могла ни о чем судить с полной определенностью. Военная тайна Марии и губернатора так и осталась навсегда тайной. В дальнейшем это способствовало подлинной славе Марии, ее добрым отношениям со спасенными турегами, с их царьком Исой, а также многому другому, чего бы никогда не было в жизни Марии, заметь народ в ее жесте и словах губернатора заранее заготовленную инсценировку. Люди любят и ценят настоящие сказки, без подделки - Мария и губернатор понимали это одинаково хорошо, и тайна двоих так и осталась навечно настоящей тайной, без третьего лишнего.

После суда туарегский царек Иса безропотно оплатил все расходы по поимке и содержанию на гауптвахте своих соплеменников, а также все судебные издержки. Подробные отчеты об этом были напечатаны во всех тунизийских газетах как на французском, так и на арабском языках, в одной большой парижской газете, в газетах Алжира и Марокко. Урок был преподан. Губернатор торжествовал победу.

А Мария закрылась на вилле господина Хаджибека и никого не допускала к себе, на свою половину дома. Между тем визитеры ехали один за другим: царек Иса, мсье Пиккар, старшие мужчины из семей всех пятерых туарегов с дарами, командир зуавов, пожелавший выразить Марии свое личное восхищение, два вице-губернатора, дамы из высшего общества Тунизии.

Но никто не был принят. Даже господин Хаджибек. Даже доктор Франсуа и его жена Клодин. Весть об этом разлетелась по всей Тунизии, как ветер, и слава Марии стала еще ярче, еще весомее. Все поняли: кумир проявляет характер, - и это многим понравилось. А если кумир начнет со всеми подряд пить чай, какой же это кумир? Те, кто не получил аудиенцию у Марии, отнеслись к своему фиаско с добродушной понятливостью покорных подданных новой властительницы общества. И полудикие, и цивилизованные народы с одинаковой готовностью и слепой верой создают себе кумиров, зачастую в мгновение ока и иногда надолго.

А бедная Мария сидела, как в осаде, за наглухо закрытыми ставнями виллы господина Хаджибека и понятия не имела, что теперь каждый ее шаг, каждый жест на виду и может быть истолкован самым причудливым образом, теперь многое для нее переменилось в этом мире, во всяком случае, в Тунизии, а это хоть и клочок земного шара, но тоже не шутка!

Хадижа и Фатима с детьми были допущены к Марии, но старались не докучать ей своим присутствием. Да и, правду сказать, мальчики не умиляли Марию, как бывало, не радовали ее, даже когда они лопотали с ней по-русски. Что с большими, что с малыми Марии было одинаково тошно.

Одна Николь оказалась на высоте житейской мудрости. Она не приехала. И позвонила лишь на второй день, вечером. Марии доложили, что звонит мадам губернаторша, и она сделала для нее исключение, подошла к телефону.

- Ты извини, лапонька, - начала Николь обычной своей скороговоркой, - но я никак не смогу к тебе приехать.

Мария промолчала.

- Да, ты уж меня прости, - продолжала Николь, - не смогу. Тем более я живо представляю, как мы все тебе сейчас нужны, ха-ха-ха! После такой встряски! Ха-ха-ха! Мой совет: хлопни фужер коньяку и ложись баиньки. Пока! - И Николь опустила трубку.

Мария была этому рада, вернее, почти рада, потому что на самом деле ей было все равно. На секунду она задумалась о предложении Николь насчет коньяка - нет, и коньяка не хотелось. Ей не хотелось ничего: ни утра, ни вечера, ни дня, ни ночи, ни людей, ни ветра, ни солнца - ничего! В этом и была ее болезнь: в тяжелой апатии, вдруг охватившей ее сразу после суда над туарегами. Она даже помнила этот миг, как будто завеса упала между ней и остальным миром. Хадижа и Фатима вывели ее тайным ходом со двора мечети - один из адилей не только указал путь по свободному от толпы склону, но и услужливо проводил их до стоявшего в укромном местечке под горой автомобиля. И, как только все они уселись в автомобиль, и водитель, бербер в красной феске, тронул машину, тут и познала Мария никогда еще не испытываемое ей ощущение полной прострации и чувство глубочайшего безразличия ко всему на свете. В какие-то моменты ее душа как бы самовольно отделялась от тела и она, Мария, могла взирать на себя со стороны, как на чужую, совершенно постороннюю женщину. И это ощущение было ужасно, от него становилось нестерпимо холодно внутри и хотелось вырваться из машины, от сжимающих её с двух сторон Хадижи и Фатимы, вырваться и бежать куда глаза глядят, бежать от самой себя. "Как души смотрят с высоты на ими брошенное тело", - вспыхнула в сознании и погасла тютчевская строка. Во всей ее жизни русская литература, русская песня, русская музыка играли такую большую роль, что, можно сказать без всякого преувеличения, были как бы частью не только ее жизни, но и ее самой, частью личности, душа ее как бы проросла струнами огромной всенародной души, созданной усилиями сотен отмеченных Богом музыкантов, поэтов, писателей, певцов, как специально подготовленных для своего поприща, так и самородков.

Машина плавно катила по узкому шоссе. В связи с только что состоявшимся судом над туарегами дорога, по которой было ближе всего до виллы господина Хаджибека, оказалась забита ликующим народом, и пришлось свернуть в объезд, сделать крюк километров в пятнадцать. И тут Мария, угревшись между своими арабскими сестричками, внезапно уснула. Потом доктор Франсуа сказал ей, что так бывает в стрессовых ситуациях, что это нормальный ход вещей. Но это потом, а пока она сладко спала, приклонив голову к плечу Фатимы, и ей снился самый лучший сон в ее жизни…

…Узорчатые, подвижные пятна солнечного света были разбросаны щедрой рукой творца по всей их громадной веранде в Николаеве. Нежная майская листва старого сада, подходившего вплотную к дому, еще не распушилась в полную силу, лакированные листочки вспыхивали в лучах предполуденного солнца, как крохотные зеркала, и высоко в кронах вековых лип на главной аллее, и по всему саду, в темной его глубине; особенно там, в полутьме, весело вспыхивали и кувыркались солнечные зайчики, такие неожиданные и неуловимые, что душа наполнялась столь острым счастьем существования, какое редко достается человеку, способному задумываться о жизни чуть шире, чем только как о куске хлеба или о тряпках. А Мария задумывалась с детства о многом из того, на что нет у людей ответа, никогда не было и скорее всего не будет. Из сада наносило запахом коры деревьев, просыхающих под теплым ветерком, молодой травою, землей, взрыхленной на клумбах под однолетние цветы, а из дома пахло старой оконной замазкой (с утра везде, кроме детской, выставили вторые рамы), теплой одеждой и обувью, еще не прибранными из прихожей на лето, воздухом темных зимних дней, который выветривался так медленно, будто он был спресованный.