Волчьи песни - Александр Лапин

Возвращались они другой дорогой. Майор Казаков, сидя на переднем сиденье «Нивы», думает о разговоре: «Трудно нам будет с ними ужиться. Ермолов – Ярмуль. Надо же такое придумать! Барятинский, Воронцов, Толстой, Лермонтов. Какие люди тут побывали! Сложное чувство испытываешь, когда все это слушаешь. То ли дело американцы. У них похожая история. Они тоже продвигались на запад через леса и прерии, уничтожая и загоняя в резервации целые племена. И философия их проста: “Хороший индеец – мертвый индеец”. Где они теперь, эти могикане, сиу, дакота? Остались только в легендах. Вот тебе “Песнь о Гайавате”. Мы так не можем. Но и у нас есть о чем задуматься. Не зря нохчи спрашивают: “За что наш народ выслали в дикие степи? В Сибирь и Казахстан? Немцы же не дошли до Чечни”.

Это ведает только сам Иосиф Виссарионович. Это он со словами: “Я этот народ знаю!” подписал приказ на проведение операции под кодовым названием “Чечевица”. И пошло. И поехали вагоны для скота с деревянными скамейками. Буранные полустанки. Трупы вдоль всей дороги…

Ну а что, с русскими не так было? Логика истории. “Лес рубят – щепки летят”».

Они едут. А вокруг площади ликует народ. Чеченцы танцуют. Приплясывают. Палят из стволов вверх. В небо. Как сумасшедшие носятся на машинах, показывают друг другу два рогатых пальца. Что-то орут на своем языке. Вахид останавливается. Спрашивает у проходящего, в чем дело. Потом небрежно, скрывая радость, кидает в салон попутчикам:

– Договорились! Завтра в Хасавюрте будут подписывать мир!

«Ну-ну, – скептически думает майор, – посмотрим!» И хотя он вроде тоже как-то участвует в процессе, на душе у него погано и горько: «Мир, конечно, – это хорошо. Но какой-то он сомнительный!»

На бульваре Гоголя опадают клены,

На бульваре Гоголя соловьи поют.

Девочкам и мальчикам, по уши влюбленным,

Дворники проклятые встречаться не дают.

Навязшая на зубах мелодия дворовой песенки и раздражает, и смешит Дубравина. Какие уж тут «девочки и мальчики» – они, взрослые, состоявшиеся люди, вынуждены скрываться и прятаться от чужих глаз, чтобы снова увидеть друг друга и объясниться.

Вчера, в пятницу, к нему в кабинет заглянула приехавшая с периферии бой-баба Варвара Чугункина. Рассказала о делах на предприятии, выпросила кредит на развитие розничной торговли. А потом так хитро зыркнула своими черными недобрыми глазами и фальшиво-умильно проговорила:

– Была у Шушункиных! Виделась с Галиной!

– Ну и как? – спросил Дубравин, тоже изобразив на лице умильность.

– Собирается выйти на работу. Мальчишечка уже подрос. Но очень сложный, я скажу вам, ребенок. На Влада совсем не похож, – и так посмотрела на него, что и дураку станет понятно, на кого похож Георгий Шушункин.

Недолго думая, после ее ухода Дубравин набрал номер Галины. Ответа ждал долго. И облегченно вздохнул, когда она наконец подняла трубку:

– Здравствуй, солнышко мое! – так взволнованно произнес приветствие, что на том конце даже послышался смешок. – Слушай, тут ко мне сейчас заходила твоя бывшая начальница Варька Чугункина. Поговорили о том, о сем. А потом, ты ее, курву, знаешь, она мне заявила, что ребенок твой ну так на меня похож. Так похож! Ну прям вылитый я! Так что давай встретимся. Я хочу посмотреть на сына!

– Вот сучка! – единственное, что нашлась ответить она.

Машину с водителем он оставил подальше, а сам пешим ходом двинулся навстречу ей по бульвару Гоголя. Встретились почти у памятника великому писателю.

Он, честно говоря, страшно удивлен, когда она выходит из тени со складной колясочкой, на которой сидит уже «готовый» смуглый мальчишечка с соской во рту, одетый в крошечные джинсики, туфельки и рубашечку.

«Господи! Как быстро летит время! – думает Александр, вглядываясь в детское личико. – Кажется, еще вчера мы с нею миловались в Домбае, и вот налицо плод нашей любви».

Галина достает ребенка из коляски, берет на руки и прижимает к себе, словно опасаясь, что вот сейчас он выхватит Георгия у нее и унесет.

Дубравин протягивает к нему руки. И мальчишечка, улыбаясь, тянется с маминых рук к нему.

– Ходит? – спрашивает Дубравин, усаживая маленького поудобнее.

– Две недели как пошел! – с гордостью заявляет она.

Он чмокает ее в подставленную щеку.

– Надо же! – как-то странно замечает она. – Обычно он ни к кому не идет. Дичится. А тут!

– Ну, здравствуй, сынок! – говорит Дубравин, поднимая Георгия на вытянутых руках перед собой.

Это, видно, ее как-то задевает:

– «Здравствуй, сынок», – раздраженно говорит она. – И ты туда же! Сынок, сынок! Влад так же распинается, как и ты. А меня как будто и нет! А я столько пережила!

Он удивленно вскидывает глаза на нее: «Чего это баба взбеленилась?»

Невдомек ему, что с тех самых пор, как родился ребенок, страх гложет ее вдвое сильнее, чем раньше. Страх потерять его, страх потерять мужа, разрушить то хрупкое счастье, которое ей с таким трудом удалось выстроить. И вот сейчас все его заявления она рассматривает как покушение на тот относительный покой, который она обрела.

– Что ж ты его так назвала? – спрашивает Дубравин, чтобы сгладить неловкость. – Георгий – это что, Жорик, что ли, он будет?

– В честь Георгия Победоносца!

– А-а!

– Ты знаешь, Саня, – наконец решается она высказать свои мысли, – мы с тобой столько времени находимся рядом друг с другом. Вместе, – поправилась она. – Но что-то у нас концы с концами не сходятся!

– Да? Странно! А я думал, все так хорошо сходится! – пытается шутить он.

Но ей не до шуток, и она торопится сказать ему то, что уже давным-давно вынашивает.

– Теперь у меня ребенок! Влад с ума сходит. Я ему говорила, что это чудо. К доктору водила. И вижу, что он верит и не верит. Трудно нам. Когда Георгий родился и я приехала из роддома, он его так разглядывал. Так разглядывал! Все искал. Неужели нет ничего моего. Неужели нет? И мне его так жалко стало. Я долго над этим думала. Думала. Знаешь, ночью лежишь и думаешь. Как быть? Как быть? Ты! Я! Влад. Я даже не знаю, где выход.

Дубравин видит, что она как бы готовится к чему-то. Хочет, что ли, что-то от него услышать? Но у него на сегодня ничего такого за душой еще нет. Есть только знание, что с ребенком все меняется. Но в какую сторону?

Может быть, это ей надо сделать первый шаг? Объяснить, чего она хочет, в конце концов.

Постояли. Помолчали пару минут.

– Ну, мне пора! – вздохнув, промолвила она. – Пора Жорке кашу давать!

Постояла немного, раскатывая коляску. Взяла у него ребенка. Посадила. И, вздохнув, неожиданно сказала:

– Давай, Саня, завяжем наконец нашу историю!