Подземелья Лондона - Джеймс Блэйлок

Ноябрьский день 1884 года радовал обитателей Айлсфорда редкой для осени в графстве Кент погодой: безоблачное голубое небо, теплый бриз из открытого окна, поигрывающий кружевными шторами. Казалось, бабье лето растянулось на долгие недели. Лэнгдон Сент-Ив сидел в любимом мягком кресле, положив ноги на такую же мягкую банкетку, с номером «Таймс» на коленях: там излагались свежие новости об огромном провале, который несколько недель назад снес участок набережной Виктории, поглотив лавки и дома возле моста Блэкфрайарз.

Обвал произошел совсем рядом с тем местом, где чуть меньше года тому назад был обращен в руины собор Оксфордских мучеников — катастрофа, едва не стоившая жизни самому Сент-Иву, его жене Элис и сыну Эдди. Столичный совет по общественным работам сумел перекрыть прибрежный край провала, остановив сток Темзы во время высокого прилива, и планировал целиком заделать вход в подземелья камнями, песком, гравием и асфальтом при первой же возможности.

Сент-Ив смотрел из окна вдаль, туда, где линия высоких деревьев тянулась вдоль края Боксли-Вудс. Среди лесных великанов стояли медные буки, высаженные, вероятно, еще в незапамятные времена и достигшие гигантских размеров. Воздух был достаточно чист, что позволяло рассмотреть вроде и не собиравшуюся облетать пурпурную листву. Сент-Ив размышлял о смене времен года, стараясь не погрузиться в мысли о том, что, быть может, его собственное участие в разрушении собора вызвало тот подземный сдвиг, который привел в конце концов к появлению провала на набережной. Наверное, оба события просто совпали по времени, думал он. Скорее всего, так. Несмотря на минутное смятение, чудесная погода все же радовала профессора, и легкий бриз действовал как тонизирующее средство.

Дремлющие поля хмеля являли резкий контраст тому живому зеленому ковру, который радовал глаз в середине лета. Невысокие аккуратные грядки, ухоженные и готовые к холодам, были усеяны корневищами и пеньками. Высохшие лозы сожгли, шишки высушили в печах-сушильнях и отправили мистеру Лапорту, пивовару из Ротэм-хит, Хасбро, слуга и наперсник Сент-Ива, сейчас уже больше друг, чем кто-либо еще, уехал на фургоне полчаса назад за несколькими бочонками эля, которые Сент-Ив выторговал в частичную уплату за хмель. Возвращение Хасбро добавит праздничности и без того прекрасному дню.

Часть полей в порядке эксперимента была обогащена слоновьим навозом, который обеспечил отличный урожай. Доктор Джонсон, их домашний индийский слон — подарок Элис на именины любимому мужу, — оказался дружелюбным существом. За год с небольшим он стал членом семьи и крепко подружился с котом Ходжем, без которого часто капризничал. Финн Конрад, пятнадцатилетний парнишка, занимавший дом на земле поместья, прямо сейчас обучал слона крутить ворот-кабестан, открывавший широкую панель в крыше амбара. И крики «Эй, Джонсон!» и «Пошевеливайтесь, сэр!» то и дело долетали в окно вместе со щелчками механизма, открывавшего и закрывавшего панель.

Через раздвижную крышу амбара должен был вылетать дирижабль, который принадлежал Сент-Иву, но был невосстановимо разрушен, когда профессор направил воздушный корабль сквозь стеклянную крышу-купол собора Оксфордских мучеников. Теперь ничего не осталось ни от собора, ни от дирижабля. Случилось это год назад, прошлой весной, незадолго до появления слона, и расходы на новый дирижабль были слишком велики, чтобы планировать его постройку. На смену ему Сент-Ив купил воздушный шар, доставка которого ожидалась со дня на день, отчего и слон, и подвижная крыша амбара стали чрезвычайно важны.

— Кажется, я закончила, — сказала Элис от своего рабочего стола. Одетая в парусиновые брюки и такую же блузу, пошитые из ткани, которую стирали с абразивами, пока та не становилась мягкой и струящейся, высокая — почти шесть футов без обуви, — с длинными черными волосами, небрежно собранными сзади, она была великолепна. Элис показала мужу вывязанную мушку, которую держала за крючок; мушка поблескивала в свете, падавшем из окна. — Весенняя бурая. Что думаешь?

— Дивная вещь. Будь я рыбой, заглотил бы тут же, невзирая на сезон.

Элис выглядела невозможно привлекательной в этой простой одежде, которую носила только дома и называла «ленивым нарядом». Утренний ленивый наряд Сент-Ива состоял из цыганской рубахи, расшитой орхидеями, бархатной, очень экзотичной, но полностью вышедшей из моды и гибельно заношенной — некогда плотный ворс вытерся на локтях до основы.

— Перо из крыла? — поинтересовался Лэнгдон.

Элис радостно разглядывала муху.

— Да, скворца, милый, — молодого, пока перья не почернели. Тут синий, желтый и коричневый — сможешь разглядеть цвета, если посмотришь ближе, — а вокруг тела мушки намотан шелк цвета примулы, с витком желтого вокруг крючка. Боюсь, получилось чересчур пестро, но как украшение мне нравится.

Элис сегодня казалась особенно веселой, и удовольствие, которое она испытывала, вывязывая мушку, подчеркивало ее природную красоту, несколько в данный момент причудливую благодаря очкам с увеличительными стеклами, требовавшимися для тонкой работы, — глаза женщины казались необычайно огромными. Моменты, когда Элис не чувствовала себя счастливой, были редки — и хвала небу, ибо когда покушались на нее или в особенности на кого-то из близких, включая Сент-Ива, она, не раздумывая, выплескивала на обидчика свой гнев. Года четыре назад ей случилось огреть человека по затылку дубовой доской трехдюймовой толщины, поскольку ее мужу угрожали. Профессору в целом нравилось быть женатым на женщине, которая способна разорвать его на кусочки, если ей того захочется, — к счастью, эта идея пока не приходила Элис в голову, потому что Сент-Ивы всё еще были влюблены друг в друга. Лэнгдона никогда не влекли тепличные лилии, к общению с которыми призывал мистер Диккенс (похоже, и самого мистера Диккенса они не очень интересовали).

— Это ведь соответствует рекомендациям твоего дядюшки Уолтона по поводу ловли форели, да? — спросил Сент-Ив.

Исаак Уолтон, знаменитый аристократ-рыболов, приходился Элис двухсотой водой на киселе. Страсть к рыбной ловле Элис унаследовала от тети Агаты, скончавшейся два года назад, вместе с домом и собственностью. Ее тетя Агата Уолтон была отличным рыбаком и натуралистом-любителем. Рыбы, населявшие реку Мидуэй, что протекала менее чем в двухстах ярдах от входной двери, несомненно, устроили праздник, услыхав, что их старинный недруг в облике пожилой леди отошел в мир иной. Но теперь они жили в страхе перед Элис.

— Нет, эту идею я взяла не у дяди Уолтона, — улыбнулась миссис Сент-Ив, взяв книгу, лежавшую раскрытой под стеклянным пресс-папье. Книга именовалась «Практическое ужение на муху». — Я заказала ее по каталогу Мерфи вместе с этим пучком перьев, крючками, шелком и проволокой. Утверждается, что она непреодолимо соблазнительна для форели.

— Ты про книгу? Она должна быть умеренно скучным чтением, хотя рыбе, наверное, все равно.

Элис сняла очки и уставилась на мужа с притворным гневом, но не сдержалась и снова улыбнулась.

— Ты… ты сегодня просто невероятна, — сказал ей Сент-Ив. — Мы могли бы отправиться в спальню вздремнуть, если почувствуем… э-э… сонливость. — Детей, Эдди и Клео, увезли в Скарборо, к бабушке Элис — старой миссис Типпет.