Серебряная Рука - Говард Пайл

из города, — ответил барон, — потому что это была последняя просьба моей дорогой жены.

Лицо аббата осветилось улыбкой.

— Как я рад слышать, что твоя заблудшая душа наконец отвратилась от кровавых дел!

— Ты не понял меня, — прервал его барон, — я ничего не сказал о прекращении войны. Клянусь небом, я еще отомщу своим врагам!

Свои слова он сопроводил ударом кованого сапога об пол, руки сжал в кулаки, а зубы стиснул в свирепом оскале.

— Послушай, я расскажу тебе, из-за чего на меня обрушились все беды. Две недели назад я отправился в поход против жирных бюргеров из долины Грюнхоффена. Они во много раз превосходили нас числом, но городские свиньи не в состоянии устоять против таких воинов, как мы. Тем не менее, охранявшие караван стражники задержали нас в засаде, устроив её перед мостом. В это время остальные ухитрились увести нагруженных кладью лошадей подальше. Они успели отойти от моста мили на три или даже больше. Взяв мост, мы ринулись за ними, но до того как мы успели их настичь, к ним присоединился барон Фредерик, хозяин Замка Дерзкого Змеелова. Он получает плату от горожан за то, что вместе со своими людьми охраняет их от других воинствующих рыцарей.

Хотя эти собаки и дрались, как львы, мы сумели потеснить их и наверняка разбили бы, но тут моя лошадь споткнулась о скатившийся со склона камень и, упав, подмяла меня под себя. Пока я лежал поверженный и придавленный к земле, барон Фредерик налетел на меня и пронзил своим копьем. Рана от его подлого удара чуть не отправила меня на тот свет. Все же мои воины сумели вытащить меня и дать такую взбучку Змеелову с его собаками, что у них не хватило сил преследовать нас. Вместе со мной мои люди благополучно вернулись домой.

Но тут эти дураки сплоховали. Они внесли меня, когда я лежал без памяти на носилках, в покои моей жены. Она увидела меня на пороге смерти и приняла за мертвого. Ее нежная душа не перенесла горя. Но она успела родить мне сына, благословить нашего новорожденного мальчика и наречь его Отто в честь своего дяди, то есть в честь тебя, святой старец.

Клянусь Небом, я отплачу потомкам мерзкого рода Родербургов из Замка Змеелова. Их предки в давние времена построили свой замок для посрамления нашего рода Вульфов. Их дед убил деда моего отца, барон Николас убил двоих членов нашего рода, а теперь барон Фредерик нанес мне рану, которая волею жестокой судьбы оказалась смертельной для моей любимой жены.

На этом месте барон Конрад замер на мгновение, а затем, потрясая кулаком над головой, закричал:

— Я призываю в свидетели всех святых: если красный петух не прокричит на крыше Змеелова, он прокричит в моем доме. Если мне не удастся уничтожить Змеелова, он подстроит западню мне, Отважному Змею. Но этого я не допущу!

Барон выдохся и замер, вперив бешеный взгляд в аббата:

— Ты слышишь, ты понимаешь меня?

И неожиданно разразился диким, раскатистым хохотом. Аббат Отто тяжело вздохнул, но не стал больше переубеждать своего гостя.

— Ты ранен, — сказал он барону кротким голосом. — Останься здесь, пока твоя рана не заживет, и ты не окрепнешь.

— Нет, — сказал, как отрезал, барон, — пообещай, что ты позаботишься о моем сыне, и я не стану больше медлить ни минуты.

— Я обещаю, но прошу тебя снять оружие и отдохнуть.

— Нет, — настаивал барон, — я возвращаюсь сегодня же.

Аббат вскричал в изумлении:

— Неужели тебе не ясно, что раненый человек не может пускаться в обратный путь, не отдохнув? Подумай! Ночь застигнет тебя в пути до того, как ты успеешь вернуться. В лесу полно волков.

Барон рассмеялся:

— Волков я не боюсь. Не уговаривай меня, мне надо вернуться сегодня же. Но, если ты хочешь явить свою доброту, дай мне с собой немного еды и монастырского вина. Флягу вашего золотого михаэльсбургского вина я возьму с удовольствием, а большей милости я ни у кого никогда не прошу, будь то священник или король.

— Конечно, я сейчас же распоряжусь, чтобы тебе дали все, что надо, — ответил аббат своим ровным, кротким голосом и вышел отдать необходимые распоряжения с маленьким Отто на руках.

Глава 5. ОТТО В САНКТ-МИКАЭЛЬСБУРГЕ

Вот так и остался бедный сирота жить среди старых монахов в монастыре «Белый Крест На Горе». Здесь, в стороне от мирских забот и волнений, безмятежно протекали его годы, пока Отто не исполнилось 12 лет. К этому времени он стал худеньким, светлоголовым подростком с тихим, не по годам серьезным нравом.

— Бедный малый! — говаривал о нем брат Бенедикт. — Мне кажется, несчастья, которые при рождении обрушились на него, повредили его разум. Знаете, что он мне сегодня сказал? «Дорогой брат Бенедикт, ты нарочно бреешь волосы на макушке, чтобы Богу было легче видеть твои мысли?»

— Подумайте только! — и добрый старик трясся в беззвучном смехе.

Когда подобные рассказы достигали ушей аббата, он улыбался и говорил про себя:

— Как знать, может детский ум чище нашего и поэтому детские мысли легче. Тяжеловесный здравый смысл взрослых людей просто не поспевает за ними.

Что касается занятий, то тут брат Эммануэль, учивший мальчика латыни, считал, что у Отто вполне светлая голова и хорошая память. Ко всем в монастыре мальчик относился хорошо, со всеми был вежлив и послушен. Но среди братьев Санкт-Михаэльсбурга был один, которого Отто отличал и любил всем сердцем.

Брату Джону, ибо речь идет именно о нем, не исполнилось еще тридцати лет. В раннем детстве он выпал из рук няньки и повредил голову. Когда Джон подрос и обнаружилась его умственная отсталость, семья решила отдать его в монастырь. Тут Брат Джон влачил свое бездумное существование среди монахов, привыкших к нему, как к доброму безобидному дурачку.

Когда Отто был совсем маленьким, его отдали на попечение брата Джона. С этого часа и до тех пор пока Отто не вырос достаточно, чтобы заботиться о себе самому, дурачок Джон не расставался со своим питомцем ни днем, ни ночью. Частенько, гуляя по саду, где он любил размышлять в уединении, аббат Отто видел брата Джона, сидящего в тени грушевого дерева рядом с пчелиными ульями. Он укачивал малыша на руках, распевая песни, лишенные всякого смысла, и глядя куда-то вдаль светлыми глазами, лишенными всякого выражения.

По мере того как Отто