По дороге к манговому дереву - Дарья Попович

ты такая, чтобы советовать мне в личной жизни?! Я не собираюсь жить, как ты»! Но это не успокаивает. Мне всё равно тревожно.

Джаспер сказал, что любит меня. Это было вчера в итальянском ресторане. Он прошептал мне на ухо:

— Tu as le cœur innocent5, — а потом добавил, что не встречал девушек, подобных мне.

Неужели я люблю взаимно? Мы будем вместе?

Тревожный цвет яблони

Всё тревожное в нашей семье случается, когда цветут яблони. В понедельник бабушка видела сон: её мама печёт пирожки и даёт ей. Пирожки — годы жизни, которые ей ещё предстоит прожить? Тогда сколько там пирожков: кажется, их было семь? С каждым днём она слабеет: и вот уже не может приподняться на кровати. Но, как-то в субботу, ударив кулаком по табуретке, бабушка чётко произнесла, собрав последние силы:

— Ещё пять лет проживу!

До ста ей не хватает восьми лет. Столько она не сможет. А вот пять — вполне! И врач так сказал, когда осматривал её.

В ту ночь я ушла на городской праздник. Бабушка впала в агонию. Это длилось с вечера до трёх часов ночи.

— Даша пришла? — спросила она. И через некоторое время добавила, взяв мою маму за руку:

— Ты — хорошая дочь, — успела сказать она перед тем, как её сознание отключилось. Её тело ещё долго боролось: бабушка вздрагивала, её губы бессвязно шевелились. Но это был конец.

— В смерти вашей мамы не виноват никто: ни вы, ни ваша дочка. У вашей мамы было слабое сердце, — голос врача в коридоре. Тревожные шаги мамы. Свет.

С детства мне говорили: если сделать что-то не так, бабушка умрёт — у неё слабое сердце. Этого никогда не должно было произойти. А если произошло бы, виноваты мы с мамой: не уберегли. Но это произошло. Хуже всего то, что приближались выпускные экзамены.

***

Что-то ещё должно произойти. Три часа ночи. Ещё семь часов назад он нёс два пакета: один — с едой, другой — с одеждой в поезд для моей мамы. Потом он посадил меня в такси и уехал в языковой центр — у него работа.

В полночь он позвонил и спросил, как я проводила маму. Мама едет с урной, где прах бабушки. Бабушку нужно отвезти в Сибирь — где покоятся её родители. Больше всего на свете она любила родителей. И хотела бы оказаться с ними.

— Ужасно везти свою маму вот так, в сумке. Кажется, кругом происходит что-то нереальное, — она заговорила о том, как ей всё время кажется, что надо вернуться, чтобы накормить бабушку, измерить ей давление, найти лекарство.

Потом она вспомнила, как мы с ней уезжали на море. И как она возила меня на Байкал. Вспомнила и роман "Красное и чёрное", где героиня несла голову мужчины. Огни фонарей, смешивались с насыщенным оттенком неба. Поезд загудел так по-летнему. Кажется, кто-то из нас поехал отдыхать.

***

Когда мы с Джаспером шли с покупками, он говорил мне своё неизменное "je t'aime"6, и ещё "je t'adore"7. Днём сказал: "tu es mon trésor8" и ещё назвал меня "ma princes" — моя принцесса. И вот это его: «tu es ma petale de rose9». Значит, у нас с ним всё хорошо?

Воздух из окна — как прикосновение. Его прикосновение. Летом верится, что я в южной стране. Ведь там могло быть также. Если присмотреться к деревьям из окна и птицам и на время забыть, что за окном — яблони, то кажется: летит огромный попугай, пикирует на ветку и скрывается в листьях.

Предположим, в его стране всегда стоит такая погода, как теперь. Ну и что? Я же не погибаю от жары. Значит, смогу жить там, в Габоне.

Вчера он сказал, что я обрадуюсь, когда увижу его страну. Значит, он привезёт меня туда. Вопрос — когда? Может, сдаст сессию и сделает мне предложение? Может, он не говорит со мной о нашей поездке в его страну, потому что у меня не стало бабушки, и он считает, что это просто не тактично предлагать мне уехать?

На чёрной чугунной этажерке — словарь польского — с бабушкиными записями на корочке. Рядом разговорники — чешский, польский, чешский. Немецкий разговорник чуть крупнее остальных. Под ним серый карманный испанский разговорник. Я и раньше знала, что мои родители познакомились вот так, изучая испанский.

"Vаmos a dar un paseo" — «Пойдемте гулять», — страница разговорника пожелтела, особенно ближе к нижнему левому краю.

"¿Que hora es? Las cinco de la tarde» — «Который час? Пять часов вечера» — я представила, как моя мама оглянулась от звука шагов. Она рассказывала, что в тот день выпал первый снег. Октябрьский, который сразу тает.

Мой отец шёл за ней. Он спросил, как её зовут и написал ей своё имя — прямо у неё на ладони.

"He llegado" — я пришёл. И где-то в середине, на 117 — й — " Quiero ir" — хочу уйти.

Его увлечение испанским прошло через три года. Некоторое время после этого он ещё навещал нас и даже привёз мне мишку. Но какой-то немыслимый водоворот событий унёс его от всего, что связано с моей мамой и со мной.

Книга продолжилась. Но для мамы, уже без него. "¿Donde está la formaría?" — «где аптека», " hija" — «дочь», "yo trabajo en la escuela" — «я работаю в школе». Запах книги.

"¿Quién interpreta el papel principal?" — Кто исполнит главную роль? Её исполнила мама.

За окном на небе — розоватая полоса, там, за детским садиком и школьным стадионом. Джаспер не поступит, как мой отец!

Кстати, кто сказал, что в нашей семье никто не влюблялся в иностранцев до меня?

— Кларика, я принёс тебе булочку, — робко произнёс румын, постучавшись в комнату общежития. Так я представила себе сцену их общения.

Румын познакомился с моей бабушкой, когда она завтракала в кафе — напротив своей работы, в центре города. Он называл её Кларика, то ли специально, то ли нет, искажая её немецкое имя — Клара. Имя, которое дали на Отябринах — что-то вроде крещения, только по-революционному. Клара — в честь немецкой революционерки, чтобы бабушка всегда была такой же сильной. Так и случилось.

Румын шёл за ней: девушка забыла в кафе булочку. Улицы опустели, магазины закрылись. Как она теперь поест? Он принёс эту булочку в её общежитие и постучал в окошко.

— Мама, он же тебе нравился, — моя мама