Принцип Портоса, или Последний свидетель - Александр Иванович Папченко

«Ну, – думаю, – напугала. Сумела. Молодец! Сейчас ты у меня тоже вздрогнешь».

И это не потому, что я какой-нибудь кровожадный, это оттого, что во дворе папа бегает с ружьем, того и гляди за угол заглянет. Так что терять мне было нечего, и я пошел. Прямо мимо забора, по освещенному неверным лунным светом пространству. Стихи прекратились… А сзади мне в спину Витька дышит и спотыкается.

Из-за забора голосом Марии спрашивают:

– Господи… Это что?

А я тогда обнаглел, от холода или от страха, и нахально отвечаю:

– Аура… дяди Тома.

Ну так как я негр.

И побрел дальше с трясущимся Витькой за спиной.

А там, за забором, уже громко икают. Только воды поблизости нет. За водой нужно в дом бежать. Так что обошлось без уточняющих вопросов.

Проскользнули мы в дом, я чулок быстро с головы содрал и сразу хотел дать Витьке в морду.

– Потом, – шепчет Витька. – Разберемся потом. Сам подумай, как это, когда все во дворе, а нас нет?! Заподозрят, вычислят, убьют. За одни только помидоры казнят…

В общем, Витька прав. Переоделись мы быстренько в свою одежду – и на улицу. Витька грим, конечно, с лица стер, так что не подкопаешься…

А во дворе трагедия! Дядя Витя слез со штакетника и никак не может объяснить, зачем он на него взгромоздился. Рубашка у дяди Вити на животе расстегнулась, волосы на голове приподнялись и вокруг лысины почетным караулом стоят, руки дрожат, но обломок палки не выпускают. Папа, выставив ружье, как в плохих детективах, нервно кидается на каждый шорох, того и гляди пристрелит замотанную в одеяло Сашку, которая перемещается у него за спиной.

«Ну, – думаю, – нужно срочно разряжать атмосферу, а то папа разрядит ружье в какого-нибудь подвыпившего прохожего».

– А вдруг показалось? – спрашиваю невинным голосом.

– Да, – вставил Витька. – Вдруг?

– Негры! – наконец прорвало дядю Витю. – Тут стояло! И тут! Карлик и мавпа!2

Он ткнул в землю обломком палки, где на самом деле никогда ничего не стояло. Если бы мы с Витькой тут «стояло», мы бы сейчас бездыханные и некрасивые тут «лежало», расплющенные боцманской дубиной.

– Не знаю, что там стояло, – папа как-то странно поглядел на дядю Витю, – а я лично видел цыганку с цыганенком. Тогда я выбил окно и спросил, что им надо. А они игнорировали…

Дядя Витя с трудом выдержал многозначительный папин взгляд и неожиданно взорвался:

– Да! Да! Может, когда-то в Сингапуре. Ну и что? Был я знаком с одною, як вы кажэтэ, цыганкою! Тилькы вона була не цыганка, а мулатка.

Тут нам с Витькой как-то стало неуютно – мулатка из Сингапура!

– Так шо вона, по-твоему, сюды прыйыхала? – спросил дядя Витя у всех.

Все пожали плечами, один только папа продолжал качать пальцем перед носом дядя Вити, что, должно быть, обозначало: знаем-знаем мы вашу военно-морскую выправку и как вас любят женщины…

– Да ты, Паша, сказывся, – схватился за голову дядя Витя, – колы цэ було. Ну и шо, як що мэнэ заставлять платыть алименты, я буду, Паша, я нэ такый… Я заплачу, Паша, но тилькы николы, Паша, я нэ буду довбасыты свою сардынку гилякою по маковци!

Волосы на голове у дядя Вити окончательно вздыбились, и он перешел на украинский язык.

А потом стало тихо. И в этой тишине было слышно, как где-то далеко прогремел по рельсам поезд. На реке Самарке взвыла сирена – швартовался теплоходик. И дядя Витя грустно так сказал:

– Як бы прыйыхала… Тилькы так нэ бувае, Паша.

И, вздохнув, вытер тыльной стороной ладони пот со лба.

И мне сразу стало ясно, что на какую-то миллионную долю секунды дядя Витя засомневался… Ему вдруг представилось, что, может быть, действительно та самая мулатка… сардинка… Но так не бывает. И дяде Вите стало очень печально. Потому что здесь, у нас в стране, у дяди Вити почему-то не было семьи. И может, из-за той мулатки, которую он не смог позабыть… Вот что мы с Витькой наделали – влезли в душу хорошему человеку. Знать бы, так перекрасились бы в китайцев… Наверно, китайские наши лица не вызвали бы травмы в душе боцмана. Если, конечно, он не…

– Труп! – вдруг прошептала Сашка, прячась за папину спину.

Папа пошатнулся.

Дядя Витя нервически хохотнул:

– Хе-хе… Где?

Я сразу понял все и тоже похолодел: это папа, близорукий мой папа, пристрелил вместо меня постороннего человека.

– Вон! – ткнула пальцем в заросли малины Сашка и заплакала.

– Мама! – простонал Витька с надрывом, как в мексиканском многосерийном фильме.

– Папа… – прошептал я, и у меня тоже на глаза навернулись слезы.

Теперь его – в полосатый костюм, в наручники его, в красивый милицейский автомобиль… Что ты, Витька, наделал?! Или ты, Витька, Тарас Бульба, который своего сына… отца… Или кого он там?!

И действительно, шагах в десяти на траве валялось поникшее тело трупа ни в чем не повинного человека. Несчастной жертвы в виде женщины.

Дядя Витя, как увидел, что труп женский, в лице переменился.

– Нэвжэ? – прошептали его губы.

Представляете, что он подумал? Что именно ее, сардинку!

Папа посмотрел на меня, на свои руки, сжимающие оружие, и разжал пальцы… Он брезгливо поморщился. Ружье полетело в траву. Боцман опять нервически хохотнул… Всем стало страшно, как в кино. Нет, хуже, потому что не выключить.

– Что здесь происходит? – раздался со стороны калитки деревянный голос Марии Переваловой. – Стреляли?

Тщательно выговаривая слова, студентка филологического факультета приблизилась к нам, наступила на застреленный организм и остановилась.

– Тут двое не пробегало? Та-а-аких черненьких, в шляпе, таких ма-а-аленьких? – И студентка показала краешек ногтя, размером не больше мышиного ребенка.

– Хе-хе-хе… – хохотнул дядя Витя и, глупо улыбнувшись, попросил: – Уберите ногу с трупа, пожалуйста…

– Может, он еще живой? – с надеждой в голосе добавил папа. – Она!

– Может, она еще дышит? – пролепетала Сашка, захлебываясь слезами.

– Может, ей искусственное дыхание… – вспомнил я.

– Как вы… – студентка поглядела в смеющееся лицо боцмана, – вы сказали… трупа?! – И перевела взгляд себе под ноги.

Перевела она этот самый свой взгляд и, слабо пискнув, грохнулась на траву в обморок. Вот тебе и стишки… Разлеглась рядом с покойником, мешая тому дышать.

– В обморок… – рассмеялся странным голосом папа. – Кто еще? Все в обморок. Все!

И тут Витька сказал такое, что я действительно тоже чуть не загремел в обморок.

– Наша мама, – сказал Витька и побледнел.

У меня изморозью покрылась спина: как же я сразу не разглядел мамино платье? Значит, она вечером приехала сюрпризом из Кисловодска и наткнулась в саду на папину пулю?!

Ну, тут папа бросился к покойнику! Тут мы все бросились в надежде на чудо. И представляете – свершилось!

– Наташкино платье, – прошептал папа, поднимая с земли мамино праздничное платье. – Сам дарил. Не-е-ет… Сам деньги давал. Но откуда?!

И тут до меня дошло, как до жирафа, и до Витьки тоже дошло, потому что вижу – он белеть перестал: это же то самое платье, в котором Витька изображал Анжелику. Или мулатку?

Знаете, как сразу у меня легко сделалось на сердце? Будто камень с души свалился… Честно. Сразу так захотелось вмазать Витьке в глаз, что просто руки зачесались.

«Ну, – думаю, – ты у меня алфавит забудешь и до пенсии вспоминать будешь, как отдельные буквы называются!»

И вмазал бы, да сейчас нельзя, поскольку все и так нервные, как я не знаю что…

Потом мы откачивали Марию Перевалову. Сначала ее все хлопали по щекам. Затем на этот шум подошел Петька-радиотехник и сказал, что с некоторых пор он лучше знает, что Маше нужно. Оказывается, дуть на нее нужно. Петька стал дуть, и Машка очухалась. Очухалась и стала доводить папу до ужасного состояния своими расспросами о том, куда мы