Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин

Только жившая в нашем дворе Таисия Тихоновна не плакала. Ей, как говорится, нечего и некого было терять. Детей у нее не было, а муж ее (которого все звали по фамилии — Вальцев) уже вернулся с войны. Возможно, он храбро воевал. Вернулся домой инвалидом — без левой руки. Но соседи смотрели на него и на Таисию Тихоновну искоса. Может быть, от зависти (хотя и без руки, но живой все-таки). Может быть, потому, что Вальцев, вернувшись, занял какой-то ответственный пост, ходил в новом офицерском обмундировании без погон и тугих хромовых сапожках (сам тоже «тугой», кругленький) и получал «литерный» паек. Так говорили соседки... А Таисию Тихоновну не любили еще и за склочный характер, за любовь к сплетням. В ней непонятным образом сочетались манеры жеманной дамы и базарной торговки. Она была худа, сварлива, и любила воспитывать соседских ребят...

Так вот, Таисия Тихоновна махала уходящей колонне илаточком, а потом с чувством исполненного долга удалялась в калитку. А оркестр делался все глуше, на дорогу оседала поднятая сапогами пыль. От вечернего солнца она казалась желтой.

30.03.97

Сегодня первый день после перевода часов на летнее время. А на улице — полная зима. Пространство за окном заштриховано косыми линиями летящего снега. Природа компенсирует сверхпозднее начало зимнего сезона: в первых числах декабря была еще теплая осень.

Все в этом мире встало на голову...

А в сороковых годах не делали перевода времени с зимнего на летнее и наоборот. Не до того было. Была война.

До нашего, далекого от боев, городка война докатывалась глухо: трагическими сводками по радио, ранеными на улицах, похоронками, приходившими в соседние дома, и постоянным страхом: а что там с папой?

Мама до войны заведовала детским садом, потом уволилась, потому что родился я. А во время войны снова пришлось идти на работу — жить-то надо. Сперва мама работала поваром в столовой, потом в госпитале и наконец стала заведующей женским отделом («женотделом») в городском военкомате. Должность была какая-то странная, чуть ли не на общественных началах, но мама получала паек, дрова, и были у нее еще какие-то «офицерские» льготы. Иногда полушутя мама говорила, что имеет право на звание капитана...

Но я опять отвлекся. Я же писал о приметах войны в нашем квартале.

Помимо военных колонн и раненых бойцов и командиров были и другие приметы. Зимой сорок второго года брат сообщил, что на нашей улице идет бой. Только не настоящий, а учебный. Называется «маневры». Я понимал, что такое учебный бой. Видел уже учебные винтовки (деревянные) и гранаты, с которыми старшеклассники обучались военному делу. А «манёвры» — это учеба красноармейцев, чтобы потом бить фашистов по-настоящему.

— Смотри, — сказал Сережа. Взял меня под мышки и поставил на подоконник.

Я увидел, как в открытую калитку вбежали два бойца в суконных шишкастых шлемах — буденновках. Буденновки в армии тогда были уже отменены, однако в тыловых частях их еще донашивали (не пропадать же добру).

Один боец встал на колено и выставил в калитку винтовку со штыком. Второй тоже прицелился, но стоя, над головой у товарища.

— Будут стрелять? — опасливо прошептал я, потому что боялся громких выстрелов (например, когда Сережа и Володя Шаклины палили на кухне из поджигов).

— Не знаю, — завистливо сказал Сережа. — Хорошо бы...

Но бойцы стрелять не стали. Поцелились немного и выскочили за калитку.

Иногда военные вели неподалеку какие-то работы (то ли ремонтировали забор вокруг ближней пекарни, то ли разгружали дрова для поселившегося в соседних домах воинского начальства). Один раз к нам постучали два солдатика — в обмотках, в куцых шинелишках, в ушанках, завязанных под подбородками. На улице был зимний холод. Солдатики сказали, что родом они из-под Ташкента.

Их лица не потеряли природной смуглости, но были сморщены от холода. Один тихонько плакал. Замерзшие ботинки стучали о половицы.

Мама в тот момент готовила пареную свеклу с добавкой пайкового сахара — лакомство военного времени. Дала солдатикам по красному горячему клубню.

Тот, что плакал, пожевал и улыбнулся сквозь слезы:

— Как урюк...

Случай запомнился. Мама вспоминала этих солдатиков и после войны, все жалела их:

— Господи, они даже по-русски-то плохо говорили. Они просто не понимали, зачем их выдернули с теплой родины, остригли, повезли куда-то в холод, в голод, под крики осатанелых, издерганных командиров... Понятно, что некоторые бежали...

Тех, кто бежал, называли неприятным словом «дезертиpы» (похоже на «дизентерию», которой я один раз мучительно болел, и на «дезинфекцию» — борьбу с заразой).

Дезертиров полагалось ловить и расстреливать или отправлять в штрафные роты.

Ловили их по ночам.

Иногда среди ночи раздавался безжалостный стук в окно. В доме появлялись несколько красноармейцев с винтовками (приклады стукали об пол) и командир с кубиками в ромбовидных петлицах шинели. Они были сумрачны и деловиты. Заглядывали под кровати и даже в большой деревянный сундук с одеждой — больше дезертирам спрятаться было негде. Мама стояла, нервно прижав к груди концы накинутого платка. Остальные съеживались под одеялами.

Убедившись, что дезертиров мы не укрываем, командир сухо интересовался документами Сергея. Документы были в порядке: до призывного возраста брат еще не дотянул и к тому же работал на оборонном заводе.

— Марш... — недовольно командовал начальник патруля своим подчиненным и пропускал их перед собой в дверь. И лишь на пороге, полуобернувшись и козырнув, говорил:

— Извините. Служба...

Помню, что такое случалось не однажды.

Один раз Сергей не выдержал:

— Ехали бы воевать, вместо того чтобы невиноватых людей по ночам дергать...

Он сказал это уже в закрывшуюся за патрулем дверь, но мама все равно испуганно накинулась на него:

— Замолчи сейчас же! Хочешь попасть за решетку из-за своего длинного языка?!

То, что «из-за длинного языка» можно попасть «куда следует», я знал уже с малолетства. Свидетельство тому — колонны арестантов, которые ходили по нашему кварталу не реже, чем военные. Было время, что ходили каждый день. Тюрьма находилась неподалеку, на улице Ялуторовской (высокий частокол, дощатые башенки с часовыми, все это слегка похоже было на старинную деревянную крепость с картинок), и заключенных вели утром по нашему кварталу на ка-кие-то работы, а вечером обратно.

Квартал притихал.

Шли сутулые худые мужчины в ватниках и мятых кепках, смотрели под ноги. Запинались на ходу. А по сторонам шагали нахмуренные часовые с длинными колючими винтовками наперевес. Никуда не убежишь. Да никто из арестованных, по-моему, и не думал бежать.

Хотите верьте, хотите нет, но уже тогда я — дошкольник — знал, что среди заключенных есть такие, кто попал в тюрьму ни за что.