Наиль. Маг и попаданец - Эльчи Тэмир

цвет блузки, а кому — нет, или кто пришел в модных туфлях, но носит их «совершенно не так». Честно, так и не смог понять эту логику. Что значит — не так? Это же обувь. На ногах же, не на голову надеты? Или как она определяет, кому какой цвет идет? Красный — он и в Африке красный.

Э-э-э. Что-то не туда занесло.

Хотя, это мой дневник, что хочу, то и пишу. Потому и пишу, чтоб всякую хрень с головы выгрузить. Читал как-то про одну книгу, какие-то «Утренние Страницы». Типа, утром пишешь в тетрадке три листа — всё, что в голове есть, выгружаешь весь мусор, что накопился за сутки, и «Добби свободен». Можно даже потом эти страницы торжественно сжечь. Успокаивает, типа. Обещали, что ценные мысли никуда не денутся, а мусорные уйдут. Проверим, чо уж. Правда, там говорилось, что надо потом загружать в мозг что-то полезное. Ха-ха, наверное, чтобы пусто не было. Ну там, театры, прогулки, книжки читать.

Хм, ну, а вот это все некогда. Днем школа, вечером танцшкола и домашку делать. Долго не погуляешь...

Если только недолго? Минут пятнадцать-то найдутся по-любому. Только одному гулять стремно. Театр — скучно. Остаются только книжки. Ок. Завтра начну. У мамы полно книг, весь шкаф заставлен.

Опять отвлекся. Я ж хотел вот чего вывалить. Сегодня собирался зайти в «Фонарики», ребят с бальных танцев проведать, что они там и как. Типа, без меня скучают, может. А может и рады, что свалил? Или злятся, что бросил группу. Ну, и Лизка с кем теперь танцует интересно.

Пришел пораньше, до танцев с Марго еще больше часа времени было. Поднимаюсь по лестнице, а там парочка целуется-обнимается в потемках. Я сначала не понял кто, а потом понял: Любка и Стасик! Я охренел. Охренел так, что сразу сбежал. Кажется, меня они и не заметили.

В общем вот что, мой дорогой дневник, я хочу тут вопиять. Почему? Вот почему так несправедливо-то?! Я целый год с Любой танцевал в паре, и что? И ничего! А Стасик всего две недели, и у них обнимашки-шуры-муры. Я зол. Очень. И расстроен. И я не понимаю вообще! Ну что со мной не так? А?

И еще. Кажется, я больше завидую чем ревную. Ну вот правда. Бесит это. И обидно.

Может, надо было какие-то знаки внимания оказывать? Что там девчонки любят? Цветы-конфеты-комплименты? Но я как-то совсем об этом не думал. Дружили и дружили. А теперь, когда меня бросили (ведь бросили?)... бешусь теперь. Если бы я сообразил цветы дарить, то, глядишь, сам бы там ее целовал, а теперь кусаю локти.

Целый час просидел в туалете на подоконнике. Бесился. И думал. Много думал. Аж голова заболела. Ну я же не хуже Стаса? Не урод же? Почему Люба его выбрала? У нас же была симпатия. И взаимопонимание. Мы ни разу не поругались и даже не поспорили, не то что другие ребята в группе.

Или я бешусь, что Люба не со мной? Вроде как все было норм и ничего не надо было, а теперь обидно, что она не со мной. Почему так-то? В общем, я не понимаю.

Блин! В общем, я решил, что не люблю ее больше! Пусть целуются, сколько хотят, а мне на это пофиг!

Опять голова заболела.

Там в туалете еще странная встреча была. Но не хочу больше ничего писать. Устал. Остальное завтра. Спать пойду.

–

(1) Смягченное ругательство, дословно его можно перевести как «глупенький» (тат.)

(2) Не действуй мне на нервы, не «делай» мне мозг! (тат.)

(3) Мне нужен врач (башк.)

Глава 3

День 1. Вечер. Из не вошедшего в дневник

Штормило не по-детски. Казалось бы, ну что такого-то? Он знал, что они встречаются. Люба и Стас. Лизка ему об этом весь мозг «запачкала». Но увидел своими глазами и… сбежал. Спрятался в туалете и рыдает как ребенок, у которого отняли конфетку.

Свет в туалете мигнул, замерцал. Потом погас. Опять включился, но только одной лампой, которая снова стала мерзко мерцать и трещать какими-то своими пружинками.

Отлично! Прям под настроение! Рыдать тут в темноте, чтоб никто не видел.

Наиль забрался с ногами на подоконник и стал смотреть в окно на тихий полутемный двор. Пытался унять слезы. Но в голове опять стрельнуло «никому не нужен» и «никто меня не любит», и слезы покатились по щекам.

Блин. Размазня. Соберись! Пойдешь на танцы с зареванным лицом?

Никуда не пойду. Здесь останусь. Замерший и одинокий.

За окном тишина. Никого. Ни собак, ни прохожих. И в коридоре тишина. Странно. Здесь всегда шумно: звуки музыки, голоса и топот учащихся. Только мерцает лампочка под потолком туалета, надоедливо чём-то цыкает, дергает по нервам.

Потом кто-то прошаркал по коридору. Мимо? Нет. Зашел внутрь, громко скрипнув дверью. Пощелкал выключателем, пробубнил что-то. И подошел ближе.

Наиль шмыгнул и прижался лбом к холодному стеклу. «Идите мимо, что вам за дело? Я на вас не смотрю, вот и вы не смотрите. Где хочу, там и сижу... Хочу, и реву».

Незнакомец молча встал возле окна, заняв свободный от Наиля край подоконника. Повозился, доставая сигарету, бросил пустую пачку на подоконник.

Наиль засопел. Пришли тут, мешают. Сейчас дымом еще вонять будут — вынуждают покинуть помещение. Хрен вам, не пойду никуда! Здесь туалет, а не курилка!

Лампочка жалобно крякнула и погасла окончательно.

В тишине незнакомец вхолостую щелкнул зажигалкой. Раз, другой, третий... десятый.

Наиль из-под длинной челки скосил на нее глаза. Подрагивающие длинные пальцы раз за разом крутили колесико. Зажигалка упрямо не поддавалась, иногда выпуская хилый огонек, тут же гасла. Незнакомец вполголоса чертыхнулся.

Наиль перевел взгляд за окно, где ничего не происходило и подумал: «Отлично, нечего тут дымить, иди отсюда».

— Помоги.

Он вздрогнул от хриплого голоса незнакомца. «Что? Вот наглость».

— Пожалуйста.

«Пожалуйста? Вежливый, надо же», — Наиль растерялся.

— Когда нервничаю, всегда так — не слушается.

«Кто не слушается? Зажигалка?» Наиль невольно посмотрел на металлический плоский цилиндр. Подумал секунду, а потом осторожно взял из нервных пальцев и неловко крутанул колесико. Огонек тут же радостно вспыхнул сине-желтым, заметался от сквозняка.

— Вот и славно, — улыбнулся незнакомец и, наклонившись, прикурил тонкую сигарету.

Наиль удивлялся. Удивил сам незнакомец: он оказался гораздо моложе своей шаркающей походки — старшеклассник или студент. Удивила сигарета — по-женски тонкая, длинная, пахнущая ментоловыми леденцами, а не табаком.

—