Вилли - Нина Дашевская

— Что же ты? — обиделся я.

— Ничего, — засмеялся он, — не упадёшь — не научишься!

Подбежала длинноногая Августина Блюм:

— Ты как? Нормально всё?

— Вроде да, — ответил я, обиженно отряхивая джинсы.

— А, ну тогда ладно. Вставай, — спокойно сказала она и повторила Виллины слова: — Не упадёшь — не научишься. Это он тебя ещё поначалу пожалел. А я ведь по-настоящему училась.

— Просто очень хотелось. Поехать, поехать побыстрее уже хотелось! Понимаете? — объяснил Вилли.

— Ладно, — сказала она. — Раз всё в порядке у вас, то проваливайте уже. Терпеть не могу прощаться.

Глаза её блестели. Она подняла голову к солнцу, чтобы я не видел. Я потрогал её за локоть.

— Слушай, мы будем приезжать к тебе.

— Печенье понравилось? — хмыкнула она.

— Августина… Знаешь что? — сказал я.

— Чего тебе ещё? Давайте уже, хватит. Валите оба.

— Ты очень красивая, — сказал я и нажал на педали. Мы летели непонятно куда, главное — не оглядываться.

Никогда никому не говорил такого. Но она ведь и правда очень красивая. И совершенно не похожа на мальчишку.

* * *

Вечером я сказал дома:

— Знаешь, мам, а у меня появился велосипед.

— Да, конечно, — ответила мама. — И у него семнадцать колёс.

— Нет, — удивился я, — зачем семнадцать? Только два…

— Странно, — удивилась в свою очередь мама.

— Ничего странного, — ответил я и добавил: — Его зовут Вилли.

— А, ну конечно, — сказала мама. — Тогда всё понятно.

Я проснулся рано утром. Рано-рано, раньше всех. Даже солнце ещё не показалось из-за крыши соседнего дома. Что-то внутри меня было очень хорошее. Я полежал ещё немного, а потом вспомнил: Вилли! У меня теперь есть велосипед!.. Или мне всё это приснилось?

Я вскочил, умылся и первый раз в жизни сделал себе завтрак — залил хлопья молоком. Холодным. Наконец-то из холодильника, пока мама не видит! Оказалось, очень вкусно.

Когда вскипел чайник, я был уже готов. Выглянула из своей комнаты испуганная мама:

— Что случилось?..

— Мама! Велосипед, понимаешь!

Она только головой покачала: вечно твои глупости. Кажется, вчера она не очень поверила мне. Даже не выглянула на улицу посмотреть. Ну и пусть не смотрит, пусть! Я-то знаю…

— Севка, шарф! И шапку! — крикнула мне вдогонку мама, но я уже скатился вниз по лестнице.

— Ну ты и соня, — сказал мне Вилли. — Я тебя тут уже сто лет жду.

— Извини, — смутился я. Надо же, а я так гордился своим ранним вставанием!

— Ладно. Извиняться ещё. Совсем уже. Поехали скорей!

И мы помчались.

Наверное, не такая уж это была и скорость. Но, понимаете, я же всю жизнь ходил пешком! Ну, правда, иногда ездил на трамвае, но это ведь совершенно другое — когда едешь сам! Трамвай — это что. А тут ветер! Я сначала не понял, откуда он взялся. Ведь листья у деревьев замерли, как нарисованные. А потом догадался: я же еду сквозь воздух! Какой он, оказывается, крепкий, этот воздух, если через него ехать быстро. И свистит даже. Ещё мне нравился звук, как дорожка шуршит. И что из-под шин вылетают мелкие камешки.

Город только начинал просыпаться. Вот и первый утренний человек — дворник.

— Здравствуй, Севка! Какой у тебя велосипед!

— Здравствуйте, — ответил я. И мне стало неловко, что он знает моё имя, а я его — нет. Он, наверное, слышал, как мама меня звала, и запомнил. Надо будет узнать его имя. Но мы уже мчимся дальше. Мимо заборов, калиток, кустов шиповника и сирени. Вдруг под колесо прыгнула большая грязно-белая собака, я резко затормозил, дёрнул руль и чуть не полетел в колючие кусты. А собака лаяла на меня, лаяла изо всех сил!

— Ну и чего ты? — сказал Вилли. — Смотри, она же просто! Просто здоровается! Хвостом, видишь? Видишь, крутит как? А ты — падать!

— Да не испугался я, с чего ты взял. Просто от неожиданности, — стал оправдываться я и добавил негромко: — Привет, собака!

И она сразу перестала лаять. А хвост, хвост — словно вертолётный винт, сейчас взлетит! Собака улыбалась нам, вывалив розовый язык. А потом деловито принялась обнюхивать Вилли. Хвост не унимался. Надо же — и чего я раньше её боялся?

— Пока, собака! — сказал я совсем смело, и мы с Вилли поехали дальше. Погасшие утренние фонари, влажные от росы скамейки. Толстый платан с облезающим стволом. Надо же, растёт прямо посреди дороги! Я осторожно объехал его и обрадовался — как Вилли слушается моего руля.

— Привет, Платан, — сказал я на всякий случай. И услышал, как он шелестит листьями в ответ, хотя ветра по-прежнему не было.

Мы переехали огромную лужу — вот здорово, брызги летят во все стороны! — и навстречу попался незнакомый парень на роликах, совсем взрослый, и он вдруг махнул мне рукой: привет! Может, принял меня за кого-то другого, знакомого. А может, и нет. И я помахал в ответ: привет! Привет, воробьи! Здравствуй, утренний трамвай!

(«Дзынь!» — сказал он мне в ответ.) Как же это здорово — набрать с утра целый мешок «здравствуй». И солнца. И ветра в ушах.

Я выезжаю на центральную площадь, где башня с часами.

— Привет, башня!

— Бомм, — отвечает мне башня. — Бомм, бомм! — восемь раз.

Ой! А-а-а-а-а-а! Восемь! Школа же!

И мы рванули с Вилли изо всех сил, со всех колёс. Я крутил и крутил педали, стараясь не растерять из карманов все эти утренние «привет» и «здравствуй».

И, конечно, опоздал. Ровно на одну минуту.

Но всё-таки я опоздал не так, как всегда. Не просачивался в класс тенью, а влетел с разбегу и не удержался, выпалил всеми своими утренними приветами:

— Здравствуйте! Здравствуйте, Анна Сергеевна!

— Здравствуй, Себастьян, — ответила она мне своим великанским голосом и вдруг широко улыбнулась: — Садись скорее.

И совершенно не стала меня ругать. И в дневник не стала ничего записывать. Вот чудо!

…Это, наверное, у неё от бабушки-машиниста. Она тоже, наверное, иногда добрая была. И дожидалась последних пассажиров, несущихся к последнему вагону со всеми своими чемоданами, корзинками, пакетами…

— Себастьян! Ты опять совершенно ничего не слушаешь!

Я не мог дождаться конца уроков. И каждую перемену бегал к окну: как там мой Вилли? Комарик тоже подходил к окну и молчал. Только вздыхал. А перед последним уроком он сказал мне тихонько: