Где нет зимы - Дина Сабитова

«Ничего изменить нельзя». Я была готова зареветь. Но Шура почему-то и не думала сдаваться.

— Из класса «А» в класс «В», — громко и внятно сказала Шура.

Тогда завуч перестала головой мотать и спросила:

— В «В»? Из «А»? От Юлии Станиславовны?

Бабушка подтвердила: да, именно от Юлии Станиславовны.

Завуч посмотрела на меня и пожала плечами:

— Первый раз слышу подобную просьбу. Все умоляют перевести их в класс «А», он уже просто-таки переполнен… Если вы решили освободить место — конечно, переведем.

Но тут она вдруг спохватилась:

— А вы ребенку кто — бабушка? Родители возражать не будут?

— Не будут, — вздохнула Шура.

Мама, конечно, не возражала бы. Ей, наверное, вообще все равно: в школу-то меня тоже бабушка записывала. Но первого сентября мама обещала найти время и проводить меня в школу.

Вот так и получилось, что мы с Шурой пошли в класс «В». И завуч с нами.

— Софья Тимофеевна, мы переводим к вам из «А» вот эту девочку. По желанию родителей.

Учительница Сонькина оказалась вовсе не такой, как я думала.

Высокая, с черными волосами, распущенными по плечам, и черными глазами.

Есть такая сказка про Беляночку и Розочку, так вот учительница Сонькина была похожа на Розочку из этой сказки.

И отчество у нее — Феевна!

Миша сидел на второй парте в первом ряду. У окна. Но в окно не смотрел. И на меня не смотрел. Рядом с ним сидела толстенькая девочка с косой, и они пинали друг друга ногами под партой. Я видела, пока стояла перед всеми, держась за Шурину руку.

Бабушка шепотом что-то сказала учительнице Сонькиной.

И толстенькую девочку вдруг пересадили на первую парту в средний ряд. Девочка со своего нового места показала Мише язык.

А меня посадили на ее место.

— Ты на музыку еще ходишь? — спросила я.

— Меня мама в музыкальную студию записала, — сказал Миша. — Там будет хор, музлитература и сольфеджио. Но сольфеджио мне не нравится.

— Ты же не пробовал! — удивилась я.

— Все равно не нравится. Заранее, — мрачно ответил Миша.

С этой минуты мы с Мишей Гуренковым стали совсем друзьями.

Такой простой вопрос: кто вы? Ответите? Три ступеньки ответа. Если спросить Ее, она скажет:

— Я — Гуль.

А потом скажет:

— Я девочка.

А потом еще:

— Я человек.

Достаточно.

Спросите меня про это.

Кто ты?

И я вам скажу:

— Я — Лялька.

А вот дальше ничего не добавлю.

Ведь самая большая проблема — это уши.

Не смейтесь.

Я объясню про уши.

Спросите меня про уши — и я вам объясню.

Знаете, в чем проблема?

Я объясню — но вы меня, скорее всего, не услышите.

До сих пор только два человека на свете слышали, что я говорю. Теперь остался один.

Даже Паша не слышит меня.

Иногда в дождь Она сидит на крыльце дома. На верхней ступеньке. Куда не долетают холодные капли. В ярких синих резиновых сапожках сидит Она на крыльце дома и молча смотрит на серое небо и сизые тучи.

И я говорю Паше:

— О чем она думает? Ей грустно? Она сидит на крыльце уже час. Там сыро. Она простудится. Иди позови ее. Налей ей чаю с молоком. И дай ей булки с маслом и вареньем.

Но Паша продолжает читать нерусскую книгу. Книга называется «Заблудившийся автобус». Наверное, это сказка. Такое название — я думаю, что сказка. Паша листает словарь и грызет карандаш. Паша включает настольную лампу, потому что буквы в его книге мелкие, а в комнате темно. Паша не замечает, что Гуль уже второй час сидит в сумерках на крыльце и дышит сырым воздухом.

— Паша-а-а! — кричу я изо всех сил.

Я не отчаиваюсь, я все время с ним разговариваю. Потому что надеюсь, что он однажды меня услышит.

Но Паша не слышит.

Наверное, у него неправильные уши.

Спросите меня про уши.

И я вам расскажу, как я родилась.

Были лоскуты фланели и шерстяная пряжа, и был шелк, и был тонкий фетр, и было два обрывка кружева, и были разноцветные пуговицы, и было утро, и был вечер. И был день первый.

У всего есть причина. Есть причина у снега, у плохого настроения, у подгоревшей каши, есть причина у разбитой чашки, у каркающей вороны, у темноты.

У меня тоже есть причина.

Я появилась потому, что на свете есть такая болезнь — ветрянка.

Когда у человека ветрянка, то у него температура и он спит весь день.

И Гуль спала весь день.

Весь тот первый день, когда Шура взяла фланель, и пряжу, и шелк, и фетр, и все остальное взяла тоже Шура — и иголку, и нитки.

А вечером, когда Гуль проснулась, Шура пришла к ней и посадила перед ней на одеяло меня.

— Ой, кто это? — спросила Гуль.

— Это Лялька, — ответила Шура. — Ее зовут Лялька, и она твоя.

Я не знаю, как люди узнают свое имя.

То, что меня зовут Лялька, я узнала от Шуры.

Шура сделала последний стежок, перекусила нить, положила меня на стол прямо перед собой и неторопливо расправила складки моего платья.

— Ты — Лялька. Сейчас Гуль проснется, и я подарю тебя ей.

Она хорошая, моя Гуль. Она тебе понравится.

— Лялька. Подходящее имя.

— Я тоже думаю, что подходящее.

И я поняла, что Шура меня слышит.

Гуль мне понравилась. Вся в ветрянке и в зеленке, растрепанная и в старенькой пижамке — Гуль была самая лучшая на свете девочка.

А я понравилась Гуль.

— Шура… — сказала Гуль, трогая пальцем пуговицы у меня на платье, — Шура, а Лялька — она кто?

…Есть игрушечные зайцы и кошки, мишки и мышки.

Есть просто зверушки с круглой мордочкой. Пока не увидишь их уши, не сумеешь определить, кто это.

По ушам все ясно.

Длинные узкие у зайца.

Круглые маленькие у медведя.

Круглые большие у мыши.

Треугольные у кошки.

Вы скажете, что есть еще хвост? Хвост — деталь вовсе не обязательная.

Все дело в ушах.