Леонид Быков. Аты-баты… - Наталья Тендора

Порой артист получает возмущенное письмо зрителя, в котором тот обвиняет его в том, что он изменил себе, сыграв что-то на себя, прошлого, непохожее, совершенно испортив впечатление о себе. И даже не подозревает, что тем самым, возможно вгоняет гвоздь в его, артиста, гроб. Один известный артист рассказывал, как один из руководителей кино просто перестал с ним здороваться и даже замечать его после того, как он вслед за несколькими положительными ролями не менее удачно сыграл роль подлеца. Эти наши «прокрустовы объятия» загубили не одну актерскую попытку вырваться из плена амплуа и действительно во всем объеме использовать свое дарование. Нами покалеченным – нет им числа. Давайте это помнить.

Быков себя покалечить не дал. Это обошлось ему в десять лет простоя».

Как требовательный художник, Леонид Федорович ревниво и тщательно знакомился со сценариями, многие отвергал и потому часто находился в досадных и длительных «простоях». Ему не раз предлагали поехать на одну постановку на тот же «Мосфильм» – чиновникам от кино казалось, что это неплохой выход из создавшейся ситуации – есть работа и не надо никуда переезжать. Быкова обижал такой подход: «Я хочу снимать хорошие фильмы на своей студии, а не в примаках». Неоднократно приглашали Леонида Федоровича и преподавать актерское мастерство, но он как мог отказывался, объясняя это тем, что еще не достиг подобающего для педагога мастерства и не имеет морального права учить молодежь – настолько требовательным был к себе.

Владимир Конкин однажды признался, что получил три человеческих и творческих урока, которые наиболее повлияли на него в жизни. Первый урок преподал Николай Мащенко во время работы над экранизацией «Как закалялась сталь», второй – Леонид Быков, когда создавались «Аты-баты, шли солдаты…», третий – Владимир Высоцкий на съемках телефильма «Место встречи изменить нельзя».

«Знаете, это как два коня в упряжке, – рассказывал артист, – один: давай! давай! скорее! еще нажми! – другой: не могу… погоди… дай передохнуть… Я не выдерживал задаваемого ими темпа, какого-то совершенно бешеного напряжения. Казалось, они никогда не устают, всегда в форме, в рабочем состоянии. Нельзя было представить, что у этих людей может что-либо болеть или, скажем, быть хотя бы насморк… Так же, как не могу вообразить их вялыми, расслабленными, заторможенными. И дело тут не столько в природном темпераменте, как мне кажется, сколько в особом свойстве души. У Быкова, когда он снимал эпизод, где его герой танцует, очень болело сердце. Но он выдавал свой коронный номер несколько дублей подряд с такой легкостью и озорством, что никто не догадывался о его физическом состоянии. Я узнал случайно. Он не пощадил себя, не поберег, хотя вполне мог отменить съемку. Общее свойство, которое, по-моему, объединяет столь разных художников, – способность к полной, до конца идущей самоотдаче. Индивидуальное свойство Леонида Федоровича – исключительная доброта… «Все слабости человека прощаю я актеру, и ни одной слабости актера не прощаю человеку» (Гете). У Быкова не было не только слабостей актера, но и слабостей человека. Возможен ли такой уникальный случай? А впрочем, так ли уж важно знать, где кончается житейская правда и начинается легенда, которую человек и сам творил, и творили за него…»

Однажды на студии был снят необычный фильм – поэтический, оригинальный и довольно непривычный, мнения кинематографистов по поводу него разделились. Зритель своим рублем проголосовал против – не пошел смотреть картину. Леонид Федорович отозвался о ней так: «Советское кино может позволить себе роскошь иметь и такой фильм. Иначе – как развивать и обогащать киноязык?» При этом говорил он всегда так тихо, словно затаенно, еле слышно, что приходилось прислушиваться даже находившемуся с ним рядом человеку. Его отличала интеллигентность – в высшем понимании этого слова, единственно правильном. Это было не наносное, внешнее, заметное всем одеяние интеллигентности, а то внутреннее, органичное, что издревле было присуще людям деликатным, обладающим развитым чувством такта. Это была интеллигентность не как форма поведения, а как способ существования. Оживленным и радостным Быков бывал только в работе. Да еще на рыбалке, в особенности в удачные дни, когда клевало, как говорится, и на червяка, и на «мастырку». В работе был всегда подвижным, веселым, настойчивым и очень занятым.

На студии знали, что исполнителей в свои фильмы Быков подбирает без проб, зная, какая это огромная травма для отвергнутого актера. У режиссера-Быкова не было уничижительного: «Тот подходит, этот не подходит». Единственный, за кого он стоял горой, был Алексей Смирнов. Леонид Федорович настоял, чтобы в роли механика эскадрильи снимался именно он. Быков очень любил этого артиста, относился к нему как к отцу.

Стиль работы Быкова на съемочной площадке, по признанию тех, кому довелось с ним работать, разительно отличался от того, что порой наблюдать в других группах. Здесь не слышно было ни крика, ни выговоров, ни дрязг. Со всеми членами группы режиссер был вежлив, ни с кем не фамильярничал, но и другим не позволял. На съемочной площадке царила хорошая рабочая атмосфера. Простота Быкова не была той простотой, про которую в народе говорят, что она хуже воровства. То была полная достоинства простота хорошо воспитанного, содержательного и доброго человека, чуждого всякой позы и неестественности. Быков всегда оставался самим собой. Его деликатность свидетельствовала об уважении к людям и к себе самому. Неспроста руководство студии поучало молодых специалистов: «Если хотите узнать, каким должен быть режиссер, – идите на площадку к Быкову». Леонид Федорович никогда не позволял себе сделать во всеуслышание замечание актеру, как это делалось, да и теперь еще нередко делается в иных группах. Подойдет, бывало, к актеру и о чем-то поговорит с ним вполголоса, потом вернется к камере и объявит съемку. Смотришь, исполнитель и заиграл совсем по-другому.

Иногда, чтобы снять напряжение на площадке, Быков рассказывал какую-нибудь забавную историю. И тут же все вставало на свои места – актеры начинали репетировать с новыми силами только что неудавшуюся сцену. И эпизод получался. Быков знал, что иногда одна к месту сказанная фраза может поставить все на свои места. Считал подобные передышки очень важными в работе, поскольку они помогали актерам вернуть нужную рабочую атмосферу – вновь обрести свежесть ощущения ситуации, снять механическое воспроизведение заученного текста, восстановить остроту восприятия роли.

В этом Леонид Федорович был солидарен с режиссером-классиком Михаилом Ильичом Роммом, считавшим, что работа с актерами – процесс интимный и требует особого душевного контакта. Неверно, что актер в театре общается только со своими партнерами, не менее важно его соприкосновение со зрительным залом. Быков, имеющий опыт театрального актера, осознавал всю значимость подобного контакта. В кинематографе зал заменяет один-единственный человек – режиссер. Как же играть, если он груб, не уважает, не любит актера? Даже в самых трудных, конфликтных ситуациях, которых порой не избежать на съемочной площадке, Быкову удавалось найти понимание. Он искренне уважал мнение коллег и никогда бы не смог кого-то обидеть или оскорбить. И при этом обладал невероятной твердостью и бескомпромиссностью – качествами, так необходимыми режиссеру. Актер Константин Степанков: «Чем дальше от тех дней, тем сильнее ощущается, как нужен был бы сейчас Леня и ему подобные. От него никто не слышал не то что бранного, а даже громкого сердитого слова. Даже когда срывались съемки… Это был человек чистой совести».