В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

Поначалу предложение Сюзи показалось Лэнсингу столь же безумным, сколь восхитительным: оно ужасно напугало его. Но ее доводы были неопровержимы, ее изобретательность неистощима. Она спросила: приходило ли когда-нибудь ему в голову такое? Нет, не приходило. А она над этим думала; и не будет ли он так добр не перебивать ее? Во-первых, свадебные подарки. Она имеет в виду драгоценности, авто, серебряный обеденный сервиз? Ничего подобного! Она видит, что он не задумывался над этим вопросом по-настоящему. Чеки, мой дорогой, ничего, кроме чеков, — она все продумала: наверное, она может рассчитывать чеков на пятьдесят, и полагает, что он сможет собрать еще сколько-нибудь? Конечно, все это будут просто деньги на мелкие расходы! Потому что о том, где жить, заботиться не придется: он сам это увидит. Люди всегда рады предоставить свои дома новобрачным. Будет так интересно ездить и осматривать их: так романтично и весело. Все, что от них потребуется, — это соглашаться пожить по очереди то в одном месте, то в другом: растянуть медовый месяц на год! Чего он боится? Или сомневается, что они будут настолько счастливы, что захотят оставаться вместе? И вообще, почему хотя бы не попробовать — обручиться, а там будет видно? Даже если она не права и ее план провалится, это ведь очень мило — просто представить, что они будут счастливы месяц или два, не так ли?

— Я себе часто такое представляю, — сказала она в заключение, — но представлять это с тобой — совершенно другое дело…

Так все началось и вот к чему привело: к этим грезам на озере. Какими бы фантастически немыслимыми ни казались ее предвидения, все они сбылись. Если и были определенные звенья в цепочке событий, которые Лэнсинг не смог проследить, — некие меры и ухищрения, еще нуждавшиеся в дальнейшем выяснении, что ж, о них он лениво решил расспросить ее когда-нибудь потом; а пока все это стоит того, чем они уже расплатились, и всяческих кар, которые еще могут обрушиться на него в будущем, — сидеть здесь, блаженствуя в тишине, ее голова покоится на его колене, и быть объятым радостью, как безмолвный мир — лунным светом.

Он наклонился и поцеловал ее. Прошептал:

— Просыпайся, пора идти спать.

Через несколько часов их месяц на Комо подойдет к концу. До последнего момента они надеялись продлить пребывание на вилле; но при всей своей любезности Стреффи не мог дольше оставлять ее в их распоряжении, поскольку ему удалось сдать ее за невероятную плату каким-то отвратительным бахвалам, которые настаивали на вселении в согласованный срок.

Оставив на рассвете теплый бочок Сюзи, Лэнсинг спустился к воде — понырять напоследок; и сейчас в прозрачном свете плыл к берегу, глядя на сад, полный цветов, длинный низкий дом с кипарисовой рощей позади него и окно, за которым еще спала жена. Прошедший месяц был прекрасен, и их счастье — редкостным и фантастически совершенным, как этот вид перед его взором. Он окунулся подбородком в искрящуюся мелкую волну и вздохнул по недолго продолжавшемуся блаженству…

Так не хотелось расставаться с этой благополучной жизнью, но и следующий этап обещал быть едва ли менее восхитительным. Сюзи оказалась волшебницей: все, что она предсказывала, осуществилось. В приглашениях не было недостатка; казалось, со всех сторон к ним устремляются ангелы, неся разнообразные дары, от piano nobile[4]в Венеции до загородного дома в Адирондакских горах. Сейчас они склонились в пользу Венеции. Помимо других соображений, рискованно было тратиться на путешествие через Атлантику; так что они направлялись на Джудекку, в палаццо Нельсона Вандерлина. Они сошлись на том, что по практическим соображениям зимой будет мудрей вернуться в Нью-Йорк. Так они будут оставаться на виду, а возможно, им откроются и новые возможности; конечно, у Сюзи уже была на уме удобная квартирка, и она была уверена, что кузину-кочевницу (если тактично поговорить с ней и уверить, что они не перетрудят ее кухарку) вполне можно будет склонить предоставить ее жилье на время в их распоряжение. Пока же не было настоятельной нужды строить планы; и если существовало какое-то искусство, которым молодой Лэнсинг овладел в совершенстве к своим двадцати восьми годам, так это искусство жить исключительно настоящим, не заботясь о дне завтрашнем…

Если в последнее время он пытался заглядывать в будущее пристальней, чем ему было свойственно, то только из-за Сюзи. Когда они поженились, он намеревался относиться к ней так же по-философски, как к себе; и он знал, что ее больше всего возмутило бы, если бы он увидел в их союзе причину для тревожных размышлений. Но с тех пор как они стали жить вместе, она бегло поведала ему о своем прошлом, и это пробудило в нем злое желание беречь и защищать ее будущее. Ему невыносимо было думать, что такой тонкой душе вечно придется смиряться с теми компромиссами, из которых состоит их несчастная жизнь. Что до него самого, то ему это было совершенно безразлично: для себя он составил приблизительный кодекс правил, краткий набор «можно» и «нельзя», который в огромной степени упрощал дело. Были вещи, которые человек терпит ради конкретных, ясных и недостижимых иным способом целей; но были и такие, на которые он не согласился бы ни за какую цену. Однако теперь он начал понимать, что для женщины все могло обстоять иначе. Искушение могло быть сильней, цена — много выше, грань между «можно» и «нельзя» — более изменчивой и менее отчетливой. Сюзи, в семнадцатилетнем возрасте оставшейся одной перед лицом мира и способной рассчитывать лишь на своего отца, безвольного мота, в определении этой нечеткой границы и в обстоятельствах, подталкивающих к тому, чтобы переступить ее, уберегло главным образом врожденное презрение к проявлениям человеческого безрассудства. «На подобную чепуху гробил жизнь» — таков был ее краткий комментарий по поводу преждевременной кончины родителя: будто она заранее признавала неизбежность саморазрушения человека ради чего-то, но решила твердо различать между тем, что стоило такой жертвы, а что не стоило.

Подобная философия поначалу восхищала Лэнсинга, но теперь начала пробуждать в нем смутные страхи. Прочная броня разборчивости оберегла ее от тех опасностей, которым она подвергалась в прошлом; но что, если другие, более коварные опасности найдут щель в этой броне? Есть ли в ее интуитивной способности проводить между ними различия что-то равное его собственному кодексу правил? Не может ли самое влечение к лучшему и редкостному стать причиной ее краха; и если на ее долю выпадет нечто серьезное, а не «чепуха», задумается ли она хоть на секунду пожертвовать собой ради этого?

Он был полон решимости соблюдать договоренность о том, что они никак не будут мешать друг другу в случае, если у кого-то из них появится, как они это именовали, лучший «шанс»; но что, если он не сможет ее отпустить, когда таковой появится у нее? Он хотел для нее самого лучшего, хотел страстно; но его представление о лучшем так незаметно, так неощутимо изменилось под влиянием их первого месяца, проведенного вместе.

Ленивые гребки медленно приближали его к берегу; но раннее утро было таким дивным, что, не доплыв нескольких ярдов до пристани, он ухватился за цепь лодки Стреффи и лег на воде на спину, вновь отдавшись видениям… Уезжать не хотелось; и несомненно, именно это нежелание побуждало к бесполезному самокопанию. В Венеции, конечно, будет восхитительно; но такого наслаждения, как здесь, они больше нигде не испытают. И к тому же у них есть только год благополучной жизни, и из этого года месяц уже прошел.