«Мертвая голова» - Мацей Сломчинский

когда ты вернешься из Америки… А теперь, разреши, я пойду…

Он сделал движение, как бы уходя, но остановился. Сильвия молча смотрела на него, потом обняла и чуть не плача сказала:

— О Боже, Боже! Как я, глупая, тебя люблю. Хотя должна была бы презирать за трусость… Но я не могу, не могу…

— Кто-то идет со стороны дома, — сказал сэр Гордон Бедфорд и, повернувшись спиной к экрану, попытался разглядеть идущего.

— Я не помешаю? — Реут остановился в нескольких шагах от братьев.

— Вы никогда не мешаете, Роберт, — усмехнулся сэр Гордон. — Что случилось? Какие-нибудь сложности с вычиткой?

— Нет, господин профессор. У меня всего несколько пометок по пунктуации. Я пришел только спросить, когда вернуть вам рукопись — сразу после вычитки или позднее?

— Да, конечно, сразу. Я как раз минуту назад просил брата предупредить вас, чтобы вы принесли рукопись не к семи, а к шести часам. Мы посмотрим фотографии и разместим их в рукописи. Это займет примерно два часа. Потом поедете в издательство, я договорился с ними, что сдам рукопись до полудня… — Он подошел к своему секретарю и скептически посмотрел на него. — Вот только боюсь, не упадете ли вы от усталости. К сожалению, я не умею работать днем…

— Я чувствую себя отлично, господин профессор, — горячо заверил его Реут.

— Все-таки будет лучше, если вы сейчас вернетесь к себе, дочитаете рукопись и пару часов поспите. У вас ведь есть будильник?

— Конечно, господин профессор…

— Это хорошо. — Он подошел к экрану и посмотрел на двух небольших бабочек, усевшихся на освещенную сторону, потом повернулся к мужчинам. — Пойдемте отсюда. — И снова обратился к Роберту:

— А вы знаете, Роберт, что мы только что поймали четвертую Мертвую голову. Невероятно, правда?

— Четвертую? — искренне удивился Реут, потом лицо его озарилось улыбкой. — Это подтверждает вашу теорию о групповой миграции, господин профессор.

— Ну, конечно! Думаю, что сегодня мы ловили их на трассе перелета. Интересно, каковы результаты наблюдения у немцев и французов? — Он вдруг замолк и потер плечо. — Пошли отсюда. Боюсь, что уже слишком поздно. А сырость для меня губительна! Да к тому же завтра вечером мы летим в Нью-Йорк… Роберт, сверните экран… — Он снова потер плечо. — Мне кажется или действительно похолодало?

— Просто скоро будет гроза, — сказал Цирил Бедфорд, осторожно собирая со столика колбочки и засовывая их в кармашки кожаной сумки. — Кажется, все ревматики чувствуют надвигающуюся грозу, не так ли?

Реут очистил экран от насекомых, аккуратно свернул его, потом так же сложил столик и спросил сэра Гордона:

— Вам принести болеутоляющее?

— Зачем! Пока у меня ничего не болит. Кроме того, в доме тепло, и я надеюсь, никто не устроил сквозняка в кабинете. Пошли. Вы все взяли?

— Все… — Цирил кивнул и пошел первый, светя фонариком.

Остановившись у дверей дома, сэр Гордон посмотрел на часы.

— Скоро два. Заканчивайте, Роберт, и поспите немного. Только помните: ровно в шесть я жду вас обоих. Тебя, Цирил, со всеми фотографиями, а вас, Роберт, с рукописью…

Они вошли, Цирил погасил фонарик и включил свет. Роберт закрыл входную дверь на тяжелый засов, который задвинулся легко и бесшумно, очевидно, хорошо смазанный.

Цирил Бедфорд широко зевнул и сказал:

— Ну, я схожу в лабораторию, проверю, не нужно ли еще сделать ретушь какого-нибудь снимка. И тоже потом вздремну, пожалуй…

— Спокойной ночи, профессор, — сказал Реут и направился к лестнице на второй этаж. Цирил пошел за ним.

— Спокойной ночи… — Сэр Гордон еще задержался около двери. — И не забудьте: в шесть… Потом у меня будет масса дел, а после полудня надо бы еще поспать перед дорогой… К счастью, в самолете мне хорошо спится, и проснусь я, наверное, уже в Нью-Йорке…

Он нажал на ручку и вошел к себе в кабинет.

Старательно прикрыв дверь, он огляделся, нахмурившись. Потом медленно подошел к длинному лабораторному столу, который тянулся вдоль одной из стен. Положил на него сумку с колбами, рядом с ней кепку и вытер платком лоб. Вокруг, от дверей до окна, на всех стенках висели витрины, в которых находились бабочки, большие и маленькие, со сложенными и раскрытыми крыльями, в разных стадиях развития. Гордон невидящим взглядом скользнул по экспонатам своего музея и вернулся глазами к столу, на котором, прислоненный к стене, стоял шкафчик с красной надписью: «Осторожно, яд!». Он вынул из сумки пузырек с цианистым калием, поставил его в шкафчик, повернул ключ. Потом повернулся к полке с книжками, находящейся неподалеку от стола. Отодвинул книги, которые скрывали экспресс-кофеварку. Сэр Гордон засыпал из небольшой коробки кофе и включил кофеварку. Потом, стоя неподвижно, посмотрел на столик, на котором стояла пишущая машинка.

Услышав, как зашумела кофеварка, вернулся к лабораторному столу и вытащил из одного из ящиков коробочку, в которой лежали прозрачные, белые капсулки. Он вынул одну из них, закрыл коробочку, сунул ее снова в ящик стола. Потом открыл шкафчик с надписью «яд» и вынул оттуда пузырек, недавно туда поставленный. Из бокового ящичка достал резиновые перчатки, надел их, открыл крышку флакона и осторожно, с помощью маленькой ложечки всыпал порошок в капсулку. Закрыл ее, выпрямился и положил на стол. Закрыл и шкафчик с ядом, осмотрел капсулку и, положив ее в одну из многочисленных коробочек, лежащих на краю стола, сунул ее в карман брюк.

Экспресс тихо, мелодично засвистел. Сэр Гордон снял перчатки, быстро подошел к нему и, налив себе кофе в чашку, поставил ее на столик рядом с машинкой.

Затем, задумчиво глядя на облачко пара над чашкой, тихо сказал самому себе:

— Так, так… Как будто, это все…

Медленно подошел он к письменному столу, протянул руку и поднес к глазам фотографию в простой рамке. На ней была его жена Сильвия — красивая, в белом платье, стоящая на тропинке среди цветов. Некоторое время он смотрел на нее, потом поставил на стол точно на то же место, где она стояла прежде.

Подойдя к окну, сэр Гордон отодвинул штору. Рассвет еще не наступил, но ночь уже не была столь непроглядной, как четверть часа тому назад.

— Двадцать первое июня — пробормотал сэр Гордон. — Самый длинный день года… — Он взглянул на часы. Четверть третьего. Он опустил штору и подошел к пишущей машинке. Залпом выпил кофе, отставил чашку, сел и вставил в машинку чистый лист. Некоторое время посидел молча, потом дотронулся до кармана, вынул капсулку, повертел ее в руке и положил обратно в карман.

— Человек не должен бояться того, что он непременно должен сделать, — глухо сказал он, как бы возражая самому себе. С