Аскольдова могила - Михаил Загоскин

Казалось, один Дулеб не слышал и не видел ничего: он не подымал головы, глаза его ни разу не встретились с глазами незнакомца; но легкий румянец играл на бледных щеках его, грудь волновалась, а из полуоткрытых уст вырывался какой-то невнятный ропот.

— Дедушка, а дедушка! — промолвил наконец один молодой парень, дернув за рукав седого рыбака. — Что это он говорит?

— Что он говорит? — повторил старик, как будто бы пробудясь от сна. — Ух, батюшки, что это? Как этот кудесник нас обморочил! Не слушайте, ребята, этого зловещего ворона! Ах ты печенег проклятый! Да как у тебя язык повернулся говорить такие речи о нашем батюшке? Иль ты думаешь, что для твоей буйной головы и плахи во всем Киеве не найдется?

— Как не найтись! — отвечал спокойно незнакомец. — Протяни лишь только шею, а за этим у вашего батюшки, великого князя, дело не станет. Да о чем ты, старинушка, так развопился? Ведь я стал бы это говорить не вам, а вашим отцам и дедам. С людьми и говорят по-людски, а с баранами что за речи: стриги их, да дери с них шкуру — на то родились.

— Что ж ты, в самом деле! — вскричал один из рыбаков. — Уж ты, брат, никак, и нас стал поругивать.

— Убирайся-ка, покуда цел, — сказал старик. — А не то мы тебе руки назад, да отведем к городскому вирнику, так у него запоешь другим голосом. Экий разбойник, в самом деле, — видишь с чем подъехал!

— Порочить нашего государя! — вскричал один рыбак.

— Говорить такие речи о нашем отце, Владимире Святославиче, — подхватил другой.

— Глупое стадо! — пробормотал незнакомец, принимаясь за весло.

— Постой, молодец! — вскричал Дулеб, вскочив поспешно с своего места. — Возьми меня с собою.

— Что ты, что ты, дитятко, — прервал старый рыбак, — в уме ли ты?

— Он довезет меня до Подола, — продолжил Дулеб, подходя к пристани.

— Изволь, молодец, довезу, куда хочешь; хоть до села Предиславина!

— Вспомни, Дулеб, — сказал тихим, но строгим голосом седой рыбак, — тому ли тебя учили? То ли ты обещал, когда был вместе со мною… не в Перуновом капище, не там, где льется кровь богопротивных жертв…

— Ах, старик, — вскричал Дулеб, — что ты мне напомнил!

Он остановился и закрыл руками глаза свои.

— Ну что ж ты? — сказал незнакомец. — Садись, что ль!

— Нет! — прошептал тихим голосом Дулеб. — Он велел любить и злодеев своих; он дает, он и отнимает, — да будет его святая воля! Ступай! Я не еду с тобою.

Незнакомец взглянул с удивлением на Дулеба, опустил весло, и легкий челн его запорхал по синим волнам Днепра.

— О ком это он говорит? — спросил один из рыбаков, глядя на Дулеба, который сел на прежнее место.

— Вестимо о ком, — отвечал другой рыбак, — о нашем великом князе! Кто ж, кроме его, и дает, и отнимает? Ведь он один в нас волен.

— А злодеев-то своих любить он также приказывает?

— Как же! Разве нам не велено жить в любви и совести с варягами, а что они — други, что ль, наши?

— А что, парень, — прервал детина с рыжею бородою, — ведь этот долговязый себе на уме! И впрямь житье-то наше незавидное. Эх, кабы воля, да воля! Что бы нам хоть одного проклятого метальника покупать в Днепре?

— А там добрались бы и до всех, — прервал старик, — и злых и добрых — топи всех сряду. Нет, ребятушки, как у нашего брата руки расходятся, так и воля будет хуже неволи.

— Да за что ж, дедушка, в старину-то нас никто не обижал?

— Право? Да вы, никак, в самом деле поверили этому краснобаю? Эх, детушки! Я два века изжил, так лучше поверьте мне, старику. Бывало и худо и хорошо, что грех таить: и при бабушке нашего государя, премудрой Ольге, злые господа народ обижали, и при сыне ее, Святославе Игоревиче. Коли без того! Ведь одному за всеми не усмотреть. Кто говорит? И при нашем батюшке, великом князе, подчас бывает со всячинкою. Да что ж делать, ребятушки? Видно, уж свет на том стоит!

— Да о каком он все толковал Аскольде, дедушка?

— Неужели не знаешь? Ну вот что похоронен там… близ места Угорского, над самою рекою.

— А кто он был таков?

— Прах его знает! Так, какой-нибудь ледащий[24] князишка. Чай, в его время ленивый не обижал Киева. То ли дело теперь, и подумать-то никто не смеет. Вот недавно завозились было ятвяги да радимичи: много взяли! Лишь только наш удалой князь брови нахмурил, так они места не нашли. Что тут говорить! — продолжал старик с возрастающим жаром. — Да бывал ли на Руси когда-нибудь такой могучий государь; да летал ли когда по поднебесью такой ясный сокол, как наш батюшка Владимир Святославич?..

— Правда, правда! — закричали почти все рыбаки.

— А как выйдет наш кормилец, — промолвил один из них, — на борзом коне своем, впереди своих удалых витязей — что за молодец такой! Так, глядя на него, сердце и запрыгает от радости.

— Да как сердцу и не радоваться, — подхватил другой, — ведь он наш родной, ему честь — нам честь!

— Эх, ребята, — вскричал третий, — напрасно мы не связали этого разбойника! Леший его знает, кто он таков: уж не ятвяги ли его подослали?

— Да, парень, — прервал молодой рыбак — хватился!.. Поди-ка догоняй его; смотри: чуть видно… Эк он начал сажать — словно птица летит!.. Вон, выехал уже в Пачайну[25]…

— Пусть идет куда хочет, — сказал старик, — лишь только бы к нам не заезжал. А вот и уха сварилась, — продолжал он, отведывая из котла деревянною ложкою. — О, да знатная какая!.. Ну что ж, детушки, в кружок! Поужинаем засветло, а там и за работу.

Все рыбаки, выключая Дулеба, уселись кругом котла.

— А ты что, Дулебушка? — спросил старик. — Присядь к нам да похлебай ушицы. Эх, дитятко, полно! Горе горем, а еда едою. Садись!

Вместо ответа Дулеб покачал печально головою и остался на прежнем месте.

— Зачахнет он совсем, — сказал вполголоса старик. — Легко ль, сердечный, не пьет, не ест…

— Небось, дедушка, — прервал молодой рыбак, подвигаясь к котлу, — проголодается, так станет есть, ведь голод-то — не тетка. Нуте-ка, ребята, принимайтесь за ложки! Авось, смотря на нас, и его разберет охота!

Теремный двор, в котором Владимир любил угощать своих витязей, стоял в его время на самом видном месте древнего Киева, близ нынешней Андреевской церкви, сооруженной на развалинах каменного терема, из коего, по сказаниям летописца, великая княгиня Ольга смотрела на торжественный въезд послов древлянских, помышляя о кровавой тризне, уготовляемой ею в память убиенного ее супруга[26]. Тут же, перед самым теремным двором, стояло капище Перуна, на холме, на коем впоследствии сооружена была церковь Святого Василия, а ныне возвышается храм во имя Трех Святителей.