Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

– О, барон, простите мне… я… я не хотел… Я вас искал потом, я все кругом обегал, а вы ушли… Я знаю, я вел себя недостойно, вам, наверное, было стыдно за меня, и эта девчонка – она просто…

– Дорогой Жорж, – с насмешливой улыбкой перебил его Геккерн, – перестаньте, друг мой, я просто не хотел вам мешать. Вы так прекрасно танцевали с этой вашей юной ундиной, что я, как и подобает человеку моего возраста, решил потихоньку удалиться, чтобы не стеснять вас своим присутствием. Я надеюсь, вы хорошо провели время?

Дантес залился краской, вспоминая темноволосую девушку и ее быстрый, похожий на укус поцелуй.

– Я и не думал, месье Геккерн… То есть я хотел сказать, что эта барышня совсем не в моем вкусе.

– А кто в вашем вкусе? – Барон все еще продолжал улыбаться своей странной, волнующей улыбкой, поглядывая на Жоржа из-под полуопущенных век, и Дантес поспешно опустил глаза, в который раз уже отметив про себя, какой красивой формы у него рот.

Глаза Геккерна казались совсем черными в полумраке комнаты, и Жорж невольно подумал: «Как жаль, что он стоит так далеко…»

– Я совсем не хотел смущать вас, мой дорогой Жорж. Простите мне этот нескромный вопрос. Я только хотел пожелать вам спокойной ночи.

– Барон…

– Да?

– Я хотел спросить… Я, наверное, задерживаю вас?.. Ваш экипаж давно уже починен, и мне не хотелось бы думать, что вы из-за меня остались в этой глуши…

Внезапно Геккерн сухо и холодно рассмеялся, и его взгляд тут же стал сосредоточенным и острым.

– С чего вы взяли, Жорж, что кто-то, кроме меня, имеет право распоряжаться моим собственным временем? Только я решаю, насколько те или иные вещи имеют для меня в жизни смысл. И что стоит моего внимания и времени, а что – нет. Так вот, я хочу, чтобы вы знали – все, что я делаю, я делаю только по собственной воле. И рекомендую вам впредь с таким же вниманием относиться к собственным желаниям и решениям.

– Барон… я чем-то вас обидел?

Взгляд Геккерна смягчился, и он наконец отошел от двери, подойдя почти вплотную к изголовью кровати Дантеса. Жорж повернулся, почувствовав, как серые глаза барона впились в его затылок, и совсем по-детски сказал:

– А вы не могли бы… просто поцеловать меня… на ночь?

Геккерн с усилием облизнул вмиг пересохшие губы и на негнущихся ногах подошел совсем близко к Жоржу.

– Спи, мой мальчик, – сказал он нежно, и в эту секунду руки Жоржа обвились вокруг его шеи, притянув к себе. Геккерн издал полустон-полувсхлип, быстро перехватив руки юноши в свои, и, наклонившись к нему, прошептал: – Спите, Жорж… вы… вы еще не вполне здоровы.

Стремительно развернувшись, Геккерн быстрыми шагами вышел из комнаты.

Свеча от этого резкого движения колыхнулась и погасла, и комната погрузилась в ночной мрак.

Очнулись наши души лишь теперь,

Очнулись – и застыли в ожиданье;

Любовь на ключ замкнула нашу дверь,

Каморку превращая в мирозданье.

Кто хочет, пусть плывет на край земли

Миры златые открывать вдали —

А мы свои миры друг в друге обрели.

Ты рядом… я с тобой… глаза в глаза —

Два полушарья карты безобманной:

Как жадно наши пылкие сердца

Влекутся в эти радостные страны!

Есть чувства, что на смерть обречены,

Но если наши две любви равны,

Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.

Джон Донн

Барон Луи Геккерн не любил поспешных выводов. Особенно если это касалось сферы его эмоций, которую он давным-давно привык запирать на замок. В конце концов, он же не мальчишка, как этот белокурый французик, Жорж Дантес, и должен вести себя соответственно. Что он себе позволяет, этот юный нахал, и почему он, барон Геккерн, не может поставить его на место?

Вообще, а что тебе нужно от Жоржа, а, Луи?

Вопросы. Геккерн перевернулся на другой бок и уткнулся горячим лбом в прохладный край подушки. Впрочем, на этой подушке уже почти не осталось холодных мест.

Барон резко вскочил и, закурив уже пятую за ночь сигару, стал снова мерить шагами просторную комнату, стараясь не шуметь и не свалить что-нибудь на пол в кромешной тьме. Он скосил глаза на красную точку огонька на конце сигары и невесело рассмеялся собственным мыслям.

Надо уезжать. Он уведомил посольство Нидерландов в Санкт-Петербурге о своем прибытии почти месяц назад. Нельзя больше медлить с отъездом, потому что в этой далекой, холодной и не очень приветливой к иностранцам России скоро начнется долгая и суровая зима. Геккерн хорошо помнил ту зиму 1823 года, когда ему пришлось поработать секретарем при посольстве. Н-да-а-а… И еще теперь этот Дантес.

«Ах, я не умру, милый барон? Вы же меня спасете, правда?»

Ты ночи из-за него не спал, идиот, сидел рядом с его постелью, ни на шаг не отходя – зачем, зачем? Он хлопает своими голубыми глазками, глупый щенок, а ты, дурак старый, вместо отеческих чувств готов был уже распустить слюни и сопли и… вообразить бог знает что.

Размечтался…

Геккерн быстро затушил сигару. При одном воспоминании об этой немецкой шлюшке, которая так вцепилась в Жоржа своими грязными ручонками, ему стало совсем дурно. На ощупь, в темноте, он нашел графин с водой и стакан и, налив себе доверху, жадно выпил. Плохо контролируемая ярость хлестнула его по глазам, отозвавшись огневой точкой в сердце, слезы готовы были хлынуть из его глаз, но он сдержался, обругав себя для верности самыми грязными словами, какие знал, и решительно улегся в постель.

Уезжать. Завтра же. К черту этого белобрысого сопляка, пусть служит солдатом в гвардии и таскается за девками…

Заснуть, впрочем, ему так и не удалось.

– …Месье Геккерн! Господин барон!

Луи поднял голову. Из раскрытого настежь окна второго этажа, почти свесившись на улицу, высунулся голый по пояс Дантес, сонный и растрепанный. Первые лучи солнца, только что пробившие белый утренний туман, окрасили нежную кожу юноши в розовый цвет, золотыми бликами играя на его волнистых волосах…

Сердце Геккерна взметнулось и упало.

Не смотри на него… не смей…

– Прощайте, Жорж. Я уезжаю, – как можно суше сказал барон, упорно игнорируя умоляющие взгляды Дантеса.

– Подождите! Вы не можете так уехать! Умоляю, подождите, барон! Я сейчас… я мигом…

Внизу хлопотали слуги, загружая дорожный экипаж посланника многочисленными чемоданами, крутился сам хозяин, довольно потирая озябшие красные руки – столько денег он давно ни от кого не получал. «Его сиятельство господин барон» заплатил за себя и за этого французика, с которым он так носится вот уже целый месяц, почти годовую его выручку. «Вот повезло мальчишке», – думал Фриц, командуя тремя рослыми мужиками, грузившими чемоданы. «Но теперь все, красавчик, – их сиятельство больше не вспомнят о тебе…»