Бархатные тени - Андрэ Нортон

Далее располагался салон-гостиная с встроенным столом, книжными шкафами и несколькими удобными креслами, у которых сиденье могло поворачиваться, позволяя смотреть в окна на быстро сменяющиеся пейзажи. В одном из кресел спиной к окну сидела миссис Дивз, причем с таким видом, будто она сидела в самой обычной гостиной. Она открыла большую рабочую корзинку и разложила на коленях мотки шелка, явно выбирая подходящий цвет. Она вежливо приветствовала меня, но не выказала никакого удовольствия от моего общества. Здесь не было и тени Викторины, поэтому я рискнула спросить, где она может быть.

– Бедное дитя считает, что тряска дурно влияет на ее здоровье. Она прилегла. – В голосе миссис Дивз слышалось безразличие, и я предположила, что она, как и мистер Соваж думает, будто его сестра использует болезнь как предлог, чтобы избежать общения с нами.

Несомненно, мой долг, а также простая вежливость требовали пойти проведать мою хозяйку. Действительно, бывают же люди, особо чувствительные к тряске. Когда я возвращалась по коридору, то снова увидела мистера Соважа, глубоко погруженного в бумаги. На мгновение я застыла, не вполне сознавая, что довольно-таки бесцеремонно глазею на своего работодателя. Официальный костюм, в который он был облачен при нашей первой встрече, придавал ему чопорный вид, что в сочетании с резкостью черт его лица, создавало весьма мрачное впечатление. Теперь же он был одет в светлые брюки и свободную коричневую куртку. Его рубашка не была накрахмалена, и мягкий красный шарф, завязанный узлом под воротником, охватывал шею. Это был стиль, какого я прежде никогда не видела, но он заметно смягчал облик мистера Соважа.

– Что-нибудь желаете, мадемуазель? – Служанка Викторины, слегка приоткрыв следующую дверь, разглядывала меня, как мне показалось, со скрытым вызовом.

К своей досаде, я вздрогнула и вспыхнула, как будто меня поймали за чем-то постыдным.

– Как ваша хозяйка? – спросила я по-французски. Возможно, мой тон был излишне резок, однако меня раздражала мысль, что девушка какое-то время подглядывала за мной, прежде чем я заговорила.

Я всегда считала преувеличением рассказы о том, как можно с первой же встречи почувствовать неприязнь к человеку. Но сейчас я обнаружила, что меня бросает в дрожь от этой девушки с медово-золотой кожей, с ее изяществом и привлекательностью.

На ней было темно-голубое платье и передник с гофрами (скорее для обозначения ее службы, чем для практических целей), а ее волосы под чепцом с оборками были взбиты и уложены весьма модно.

– Она… – что бы служанка ни собиралась сказать, это оборвал повелительный голос:

– Если это мисс Пенфолд, Амели, пригласи ее войти.

Слова эти, хотя в них и слышался акцент, были произнесены на безупречном английском. Неужели Викторина и вправду нуждается в каких-либо упражнениях в языке ее новой родины?

На лицо Амели набежала тень легкого раздражения, однако она подвинулась, пропуская меня. Когда ее рука отпустила дверную панель, я увидела на ее запястье нечто такое, от чего у меня перехватило дух, и я невольно выбросила руку вперед, чтобы стряхнуть это.

– Смотрите… у вас на запястье!

Ответом мне был смех. Амели подняла руку почти вровень с моими глазами, и я смогла убедиться в своей ошибке. Всю свою жизнь я испытывала ужас перед пауками. Одним из самых страшных моих ночных кошмаров был сон, когда они ползали по мне. Но теперь мне стало ясно, что на запястье горничной сидит не живая тварь, а паук, изготовленный из золота и черной эмали и закрепленный на охватывающем руку браслете.

– Z'araignee[4], мисс Пенфолд. Это последний шик – носить таких тварей, не живых, naturellement[5], но прекрасные копии. Смотрите – я тоже следую моде. Я ношу 1а couleuvre[6].

Викторина указала на свою шею, где под кружевным воротничком свернулась змея с глазами из драгоценных камней, кусающая собственный хвост. Это было странное и, по-моему, неприятное украшение, совершенно не подходящее для молодой девушки. Я подумала, что мне знаком лукавый блеск в ее глазах. Это было похоже на то, как девочки в Эшли-Мэнор испытывали новую учительницу, стараясь выяснить, много ли свободы она им предоставит. Поняв это, я почти совсем победила свое волнение; с подобным отношением я научилась управляться.

– Это воистину прекрасная работа, мадемуазель…

– Нет, прошу вас, не «мадемуазель». Я – Викторина, а мой брат сказал, что вас зовут… Тамарис, – она слегка запнулась, произнося мое имя. – Вот увидите, мы подружимся. Только, если честно, мне трудно выговаривать ваше имя. Оно часто встречается в Америке?

– Нет. Но оно было в обычае в семье моей матери, и давалось многим поколениям дочерей.

– Тамарис, – повторила она. – Теперь я начинаю думать, что это звучит красиво. Идите сюда. – Она, дотянувшись, схватила меня за руку, заставив сесть подле нее на диване. – Вы должны посидеть здесь, пока мы будем болтать и учиться быть друзьями.

– Миссис Дивз сказала, что вы не вполне здоровы… Викторина засмеялась и скорчила гримасу.

– Да, мигрень. Здесь с самого утра была такая суматоха… Но Амели приготовила мне свой особый отвар, потом помассировала мою бедную голову и… вся боль прошла! Я, хочу открыть вам секрет, Тамарис: я провела с дорогой Огастой много чудесных дней, и нахожу ее утомительной. Она уж больно пристально следит за мной. Я уверена, что она испытывает tendresse[7]к моему брату, и хочет произвести на него впечатление, заботясь о его бедной маленькой сестричке. Она не так умна, как сама себя считает, и я не стану ей подыгрывать. У меня нет никакого желания в один прекрасный день назвать Огасту сестрой.

Она пристально следила за мной, ни на секунду не сводя с меня взгляда. И вдруг снова рассмеялась, на этот раз громче.

– Я не слишком напугала вас своими откровениями, Тамарис? Ах, если бы каждый говорил только правду, скольких трудностей можно было бы избежать! Огаста хочет использовать меня, чтобы поймать Алена, а я… – тут она осеклась. – Бедная Тамарис, вы решили, что язык мой мелет слишком быстро и свободно, как говаривала моя добрая бонна Софи, когда я была маленькой. Давайте лучше поговорим о вас.

Она спрашивала меня прямо, так прямо, что я не в силах была обижаться. Ее вопросы обнаруживали глубокий интерес к моему прошлому, и здесь, возможно, начинался кратчайший путь к доверию, которое должно было установиться между нами, если мы будем жить вместе, как хотел мистер Соваж. Поэтому я рассказала ей о моих странствиях на борту «Королевы Индии», принадлежавшей отцу, о времени, проведенном в школе в Брюсселе, и о моей недавней жизни в Эшли-Мэнор.

Это последнее, казалось, зачаровало Викторину.