Та, которой не стало - Буало-Нарсежак

— Послушай! — поморщился Равинель.

— Я ищу ее билет, — объяснила Люсьена. — А вдруг она взяла обратный? Нужно все предусмотреть. А где мое письмо? Ты взял у нее мое письмо?

— Да. Оно у меня в кармане.

— Сожги его… Немедленно сожги. А то, чего доброго, забудешь… Пепельница на ночном столике.

Равинель чиркнул зажигалкой, поддел угол конверта и отпустил письмо только тогда, когда пламя лизнуло ему пальцы. Бумага в пепельнице покорежилась, зашевелилась — черная, отороченная по краям красноватым кружевом.

— Она никому не сказала, куда едет?

— Никому.

— Даже Жермену?

— Даже ему.

— Подай-ка мне ее туфлю.

Он взял с камина туфлю, и у него к горлу подступил комок.

Люсьена ловко надела ее на ногу Мирей.

— Наверное, хватит уже воды, — бросила она.

Равинель двигался как лунатик. Он завернул кран, и внезапная тишина оглушила его. В воде он увидел свое отражение, искаженное рябью. Лысая голова, густые кустистые рыжеватые брови и подстриженные усы под странно очерченным носом. Лицо энергичное, почти грубое. Маска, обманывавшая людей — и долгие годы даже самого Равинеля, — всех, только не Люсьену.

— Скорей, — поторопила она.

Он вздрогнул и подошел к кровати. Люсьена приподняла Мирей за плечи и попыталась снять с нее пальто. Голова Мирей перекатывалась с одного плеча на другое.

— Поддержи-ка ее.

Равинель стиснул зубы, а Люсьена принялась точными движениями стаскивать с Мирей пальто.

— Теперь клади!

Равинель, словно в любовном объятии, с ужасом прижал жену к себе. Потом, тяжело вздохнув, опустил на подушку. Люсьена аккуратно сложила пальто и отнесла в столовую, где уже лежала шляпка Мирей. Равинель рухнул на стул. Вот он, тот самый момент… Тот самый, когда уже нельзя подумать: «Еще можно остановиться, переиграть!» Достаточно он тешил себя этой надеждой. Все говорил себе, что, возможно, в последний момент… И все откладывал. Ведь в любом замысле всегда есть успокоительная неопределенность. Ты властен над ним. Будущее нереально. Теперь это свершилось. Люсьена вернулась, пощупала пульс Равинеля.

— Ничего не могу с собой поделать, — пробормотал он. — А ведь стараюсь изо всех сил.

— Я сама подниму ее за плечи, — сказала Люсьена. — А ты только держи ноги.

Равинель взял себя в руки, решился. Он сжал лодыжки Мирей. В голове замелькали нелепые фразы: «Ты ничего не почувствуешь, бедная моя Мирей… Вот видишь… Я не виноват. Клянусь, я не желаю тебе зла. Я и сам болен. Не сегодня-завтра мне крышка… Разрыв сердца». Он чуть не плакал. Люсьена каблуком распахнула дверь в ванную. Сильная — не хуже мужчины, к тому же она привыкла перетаскивать больных.

— Прислони ее к краю… Так… Теперь я сама.

Равинель отступил, да так стремительно, что ударился локтем о полочку над умывальником и чуть не задел стакан с зубной щеткой. Люсьена сперва опустила в воду ноги Мирей, потом все тело. Вода брызнула на кафельный пол.

— Ну-ка быстрее! — приказала Люсьена. — Принеси подставки для дров. Они в столовой.

Равинель повернулся и вышел. Кончено… Кончено… Она умерла. Его шатало. В столовой он налил себе полный стакан вина и залпом осушил его. За окном просвистел паровоз. Должно быть, пригородный поезд. Подставки были в копоти. Может, их обтереть? Впрочем, какая разница! Он взял подставки, но остановился в спальне, не в силах сдвинуться с места. Люсьена склонилась над ванной. Левую руку она опустила в воду.

— Положи их! — приказала она.

Равинель не узнал ее голоса. Он положил подставки на пороге ванной, и Люсьена взяла их свободной рукой — сначала одну, потом другую. Она не сделала ни единого лишнего движения, несмотря на волнение. Подставки должны придавить тело в воде как балласт.

Равинель, пошатываясь, добрался до кровати, уткнул голову в подушку и дал волю своему горю. В уме его пронеслись картины прошлого… Вот Мирей впервые приезжает в их домик в Ангиан: «Мы поставим приемник в спальне, правда, милый?» Он купил двуспальную кровать, и Мирей хлопает в ладоши: «Как будет удобно! Она такая широкая». И другие картины, более расплывчатые: моторная лодка в Антибе, сад, цветы, пальма…

Люсьена открыла кран над умывальником. Равинель услышал, как звякнул флакон. Должно быть, она тщательно, словно после операции, протирает руки одеколоном до самого локтя. Значит, все же натерпелась страху. В теории-то все просто. Притворяешься, будто ни во что не ставишь жизнь человеческую. Прикидываешься все познавшим, мечтающим о конце… Да-да, именно так. А вот когда смерть уже тут, пусть даже безболезненная, легкая (эвтаназия, говорит Люсьена), чувствуешь себя прескверно. Нет, ему не забыть взгляда Люсьены в тот момент, когда она поднимала с полу подставки, — какой помутившийся взгляд… А ведь она хотела подбодрить Равинеля. Теперь они сообщники. Теперь уже она его не бросит. Через несколько месяцев они поженятся. Впрочем, там видно будет. Ведь окончательно еще ничего не решено.

Равинель вытер глаза и удивился: и чего это он так расклеился? Он сел на кровати, позвал:

— Люсьена!

— Ну что тебе?

Голос был уже обычный, будничный. Он мог поклясться, что в этот момент она пудрится и подкрашивает губы.

— Может, покончить с этим сегодня же?

Она вышла из ванной комнаты с губной помадой в руке.

— Может, увезем ее с собой? — продолжал Равинель.

— Ну, знаешь, голубчик, ты теряешь голову. Тогда незачем было разрабатывать целый план.

— Мне так хочется… поскорее с этим разделаться.

Люсьена еще раз заглянула в ванную, погасила свет и осторожно прикрыла дверь.

— А твое алиби? Знаешь, полиция вправе тебя заподозрить. А уж страховая компания и подавно… Надо, чтобы свидетели видели тебя где-нибудь сегодня вечером, и завтра… и послезавтра.

— Ну разумеется, — выдавил он из себя.

— Хватит паниковать! Самое тяжкое позади… Теперь нечего распускать нюни.

Она погладила его по лицу. От ее рук пахло одеколоном.

Он встал, опираясь на ее плечо.

— Ладно. Значит, я не увижу тебя до… пятницы.

— Увы! Ты сам прекрасно знаешь… У меня дежурство, и, потом, где нам встречаться?.. Ведь не здесь же?

— Нет, нет! Не здесь! — вырвалось у него.

— Вот видишь. Сейчас никак нельзя, чтобы нас видели вместе. Нельзя все испортить из-за… какого-то ребячества.

— Тогда послезавтра в восемь?

— В восемь на набережной Иль-Глорьет. Договорились. Остается надеяться, что ночь будет такая же темная, как и сегодня.

Она принесла Равинелю ботинки и галстук, помогла надеть пальто.