Лола Роза - Жаклин Уилсон

— Папа, папа! Мы спрятались! — визжал Кенни.

— Хорошо, сынок, теперь я вас нашел, так что выходите, — сказал папа. Он схватил его под мышки и потянул. Кенни появился на поверхности, смеясь и брыкаясь.

— Осторожно, опрокинешь свой стакан, Кенни. — Я все-таки успела его отодвинуть.

— А мой стакан? — спросила мама, на четвереньках выползая из-под стола.

— Что за шутки, Никки? Ты что, напилась?

— Нет, но идея неплохая! Давайте все напьемся ради праздничка! Я ведь твоя госпожа Удача, правда? — Мама выбралась наконец из-под стола. Волосы у нее совсем растрепались, по лицу растеклась тушь.

— На кого ты похожа! — сказал отец. — Ладно, пошли домой. Живо.

Мы живо пошли. Всю дорогу мне было страшно, я гадала, что будет дальше. В голове у меня звучал страшный голос Рока: "Он ее изобьет".

Мама, наверное, тоже слышала голос Рока. Чтобы его заглушить, она принялась петь подряд все свои любимые эстрадные песенки. Потом Кенни начал хныкать, и мама взяла его на руки, качая на бедре и напевая «Оле-Лукойе». Эту песенку мама мне пела, когда я была совсем маленькая, она пела ее нежно, медленно, а когда доходила до "подставь ушко", всегда тыкалась носом мне в ухо и делала вид, что сейчас его откусит. И я от этого всегда успокаивалась и засыпала. Но сейчас у нее был слишком высокий, срывающийся голос. Папа к пению не присоединился. Он всю дорогу молчал.

Первое, что он сделал, когда вошел, — налил себе большой стакан виски и выпил залпом, как воду.

— Отлично! Вот они мы — счастливая семья. Везунчики — выиграли в лотерею. Только вот что, Никки, я сейчас вдруг подумал: как-то ты странно себя вела. Что это ты мне сразу ничего не сказала, а? Как только я вошел. Ты, может, думала, не скрыть ли это дело? Не оставить ли все денежки себе, а? Или, может, на любовничка потратить? На дружка-футболиста? Небось держим связь, а?

— Нет, конечно, Джей. Ты мой единственный, ты же знаешь, — сказала мама. Она все еще прижимала к себе Кенни. — Слушай, дай я уложу Кенни. Джейни, ты тоже иди ложись.

— Ага, будем тянуть время, чтобы придумать оправдания. Ты меня не проведешь, Никки. Я вытрясу из тебя правду, как ни крутись.

Мама понесла Кенни в спальню и позвала меня за собой.

— Джейни, ты что, оглохла? — сказал папа. — Иди ложись.

Мне очень хотелось лечь и спрятать голову под одеяло. Но я никуда не пошла.

— Не пойду, папа, — сказала я.

— Что? — переспросил папа. Ему никто никогда не перечил. А уж тем более я.

— Что слышал, папа. — Во рту у меня так пересохло, что я говорила шепотом. Шоколадный пудинг крутился и пучился у меня в животе.

— А ну пошла спать сию секунду, кретинка! — сказал отец и занес руку.

Я очень старалась удержаться, но все же взвизгнула. Совсем негромко, но мама примчалась в ту же секунду. Она увидела, как мы застыли — отец с поднятой рукой, я пригнувшись, как в игре "Море волнуется раз…".

— Джейни, иди ляг! — сказала мама.

— Никуда я не пойду.

— Что на тебя нашло? — спросил папа.

— Это все ты! Ты все портишь! Даже хорошее — что мама выиграла в лотерею! Ты все портишь! Вечно бесишься, кричишь и дерешься. Я знала, что так будет. Почему ты не можешь быть нормальным папой? — плакала я.

Голова у папы дернулась, как будто это я его ударила. Он застыл, покачивая головой, словно не в силах осознать то, что услышал. Я думаю, поэтому он меня и ударил. Он просто не знал, что делать.

Он так дал мне по лицу, что я отлетела и упала спиной на пол. Мама бросилась на отца и вцепилась ему в лицо своими длинными ногтями. Он отпихнул ее и, когда она тоже оказалась на полу рядом со мной, пнул ногой. Потом плюнул на нас обеих и вышел. Дверь за ним захлопнулась.

— Джейни, детка, ну-ка, покажись. — Мама поднялась на колени и склонилась надо мной.

— Со мной… все в порядке. Он тебя ударил гораздо сильнее.

— Ты встать можешь, солнышко? Надо поторапливаться, — сказала мама, поднимая меня. Из носу у нее шла кровь. Она раздраженно утирала ее тыльной стороной ладони. — Пойдем со мной, голубчик. Поможешь мне собраться.

— Что? — Я вытаращилась на маму, не понимая, о чем она.

Она взяла в руки мое горевшее лицо:

— Здесь больше делать нечего. Раз уж он начал тебя бить, он не остановится. Этого я не допущу! Мы от него сбежим!

Я вытаращилась на маму:

— Как мы от него сбежим?

— Очень просто. У меня в сумочке, между прочим, десять тысяч фунтов. Ну, уже на полтинник меньше после ресторана, но это неважно. Слава богу, что я не отдала их ему на эту дурацкую машину. Я знаю, знаю, что я сама дура. Он сказал, что вколотит в меня немножко ума. И правда, вколотил. Но чтоб ты ему служила боксерской грушей, детка, — этого я не допущу. Давай скорее. Ты как, в состоянии?

— Конечно! Конечно, в состоянии! Но если он нас найдет, он мокрого места от нас не оставит.

— Не найдет. Мы уедем очень далеко — я, ты и Кенни. Начнем все с начала — совершенно новую жизнь. Пошли. Собери себе сумку, небольшую, чтоб ты могла сама ее нести. И для Кенни собери рюкзачок, а я пока уложу свое.

— Мама… Это не игра?

— А что, похоже, что мне до игр? — спросила мама, снова утирая нос. — Он теперь будет сидеть в пивной до закрытия, но к тому времени мы должны быть уже очень далеко. Давай, Джейни, живенько.

Я кинулась в нашу спальню и включила свет. У меня был странный вид в зеркале: одна щека — та, по которой ударил папа, — багрово-красная, другая — белая как мел. Кенни заморгал на свет и попытался натянуть одеяло на голову.

— Нет, Кенни, встаем. Иди сюда, я тебя одену.

— Сейчас же ночь.

— Да, но мы сейчас опять уходим.

— С папой?

— Нет, только со мной и с мамой.

Я извлекла его из кроватки и крепко прижала к себе маленькое ежащееся тельце.

— Будь большим мальчиком, помоги мне.

Кенни потрогал мою горящую щеку.

— Ой!

— Она у тебя заживет?

— Заживет, конечно! — Я поставила его на пол и оглядела. Он так и уснул в футболке, трусиках и носках. Меня осенило. Я быстренько порылась на его полке.

— Надень-ка! — Я кинула ему еще несколько пар трусиков и носков. — Прямо на эти! И еще одну футболку. А теперь красный джемпер, который ты любишь, а сверху голубой с Томасом-паровозом и джинсы… Запасные джинсы придется уложить. Их сверху не наденешь.

Кенни истерически хихикал, пока я напяливала на него кучу одежек. Он так смешно переваливался во всем этом, что я не выдержала и тоже рассмеялась, хотя сердце у меня ухало, как колокол, от страха, что отец вернется и нас застукает.