Чеснок и сапфиры - Рут Рейчл

Меня протащили через отдел новостей к отделу культуры и представили стольким редакторам, что рука заболела от рукопожатий. Затем меня поставили перед невысокой аккуратной женщиной с коротко подстриженными седыми волосами. На ней был темный брючный костюм — сразу видно, что очень дорогой — и красивые туфли.

— Мы с вами разговаривали, — сказала она, протягивая руку. — Кэрол Шоу. Я хочу сопроводить вас в редакцию отдела повседневной жизни.

Тон ее был таким сухим, что я не могла не спросить:

— Что, там все так плохо?

— Настоящий рай, — сказала она, нажимая на кнопку лифта, — сами увидите.

Выйдя из отдела новостей в отдел моды и стиля, я почувствовала себя в роли человека, пришедшего навестить живущего на чердаке усыновленного ребенка. Комната оказалась еще непригляднее, чем те, которые я только что видела. К тому же там было очень темно, словно кто-то убавил напряжение в лампах до минимума.

— Я собираюсь представить вас множеству сотрудников, но на вашем месте я не пыталась бы запомнить имена, — сказала Кэрол. — Так будет легче.

Голос ее звучал резко — нью-йоркская осторожность, явное предупреждение держать дистанцию.

— Вижу, Кэрол взяла вас на буксир, — сказал косматый мужчина, идущий нам навстречу с протянутой рукой.

Его голос звучал приятно, но напряженно, словно он не вполне мог им управлять. Мятая одежда, лохматая голова, рябое лицо — такого человека я могла бы встретить в Беркли, но уж никак не в редакции «Нью-Йорк таймс».

— Я Эрик Азимов, редактор отдела повседневной жизни. Кэрол не просто мой секретарь, она у нас важная персона. У нее самый лучший дом среди сотрудников нашего отдела. Она живет в великолепном таун-хаузе в Челси, в то время как мне суждено ютиться в жалкой квартире Верхнего Бродвея.

— И тому есть причина, — похлопала его по руке Кэрол.

Я предположила, что причина имеет отношение к репутации дамского угодника, впрочем, по виду на такую роль он явно не годился. Он больше походил на персонажа Р. Крамба,[3]чем на галантного любовника. Подумала, что «Таймс», возможно, не слишком отличается от других газет.

— Домашний раздел, — сказала Кэрол, быстро проводя меня мимо ряда столов, — мода и стиль. А здесь спорт.

Глянула на часы.

— Пора на собрание редакции.

— Спасибо за экскурсию, — сказала я.

— Всегда пожалуйста, — откликнулась она. — Вы собираетесь вернуться?

— Это от меня не зависит, — ответила я.

— Я слышала другое мнение.

И Кэрол пошла прочь.

Собрание проходило в скромной комнате совещаний, вокруг стола, куда менее впечатляющего, чем полированный деревянный прямоугольник лос-анджелесского помещения «Таймс». Редакторы разложили бумаги, и воздух задрожал от накала: началось обсуждение новостей. Из стоящего в центре стола селектора доносился голос представителя вашингтонского бюро, который обрушивал на редакторов поток трудных вопросов. Знают ли они точное количество военнослужащих, которых Клинтон согласился направить в Боснию? Следует ли поместить на первую полосу сообщение об убийстве моряка-гея?

Подключился Лос-Анджелес: рассказал о преуспевающих чернокожих и их реакции на избиение Кинга. После быстро обсудили положение мусульман в Америке и случаи жестокого обращения с детьми.

Я увлеклась и неожиданно поняла то, что до сих пор так упорно отвергала. Возле меня были лучшие умы моего поколения, мне представился шанс работать с ними. Я начала сожалеть о своем поведении.

Но было поздно, весь день я сжигала за собой мосты. Я пришла на последнее собрание, обменялась рукопожатием с главным редактором, Максом Френкелем, и его заместителем, Джо Лиливелдом. Когда они спросили, что я думаю об их кулинарных обзорах, я вернулась к прежней манере:

— Ничего хорошего, — ответила я.

Они явно растерялись.

Я заранее проложила маршрут и храбро шла по нему — рассказывала издателям самой могущественной газеты мира о том, что они делают не так.

— Ваши рецензии, — сказала я, — весьма полезные путеводители для людей, питающихся в ресторанах, о которых вы пишете. Но много ли ваших читателей пойдут в этом году в «Лютецию»? Тысяча? За бортом останется более миллиона читателей. И это в то время, когда люди более, чем когда-либо в истории нашей страны, интересуются едой и ресторанами? Разве не стыдно? Вам следует адресовать свои обзоры не людям, обедающим в фешенебельных ресторанах, а всем, кто хотел бы в них оказаться.

Джо глянул на Макса поверх моей головы и сказал:

— Интересно, хотя знаете, мы и раньше слышали такой аргумент. Правда, речь шла о книгах. Ваша мысль сводится к тому, что мы продаем рестораны, а это не наше дело. Мы должны продавать газеты.

Макс задумчиво кивнул и позволил мне продолжить свою речь. Не помню, что я сказала. Зато помню, что очень скоро они перестали меня слушать. Макс протянул мне руку и поблагодарил за визит. Когда я вышла из здания «Нью-Йорк таймс», на улицах смеркалось.

— Я вела себя возмутительно, — сказала я Майклу, вернувшись в отель. — Они меня ни за что не возьмут.

Я думала, что он рассердится, но муж сказал:

— Все для тебя складывается удачно.

— Что? — удивилась я. — Что ты имеешь в виду?

— Думаешь, я тебя не знаю? — спросил он. — Ты пыталась взорвать установившийся порядок вещей. Эта должность может сделать тебя самым могущественным ресторанным критиком мира, но эта мысль страшно тебя пугает. Ты думаешь, что тебе не хватает знаний, но это не так. Ты готова. У тебя все получится. Держу пари, что ты им понравилась.

— С какой стати? Я была очень заносчива.

— Дело в том, — сказал Майкл, — что сильные мира привыкли к тому, что все смотрят им в рот. Если человек ведет себя по-другому, они стараются его заполучить. Чем меньше ты в них нуждаешься, тем больше им хочется завладеть тобой. Жди. Сама увидишь.

Несколько дней я подпрыгивала от каждого телефонного звонка. Боялась, что Уоррен предложит мне работу. Боялась, что Уоррен не предложит мне работу. Я сама не понимала, чего хотела Надеялась, что он вообще не позвонит.

Тем временем я снова влюбилась в Лос-Анджелес и страшилась вернуться в сырое лето и неустойчивую зиму. Я думала о друзьях, по которым буду скучать, о своей чудесной кухне, об удобстве жизни в автомобиле. Я оглядывала свой кабинет и вспоминала унылый интерьер редакции «Нью-Йорк таймс», землистые лица тамошних сотрудников. А потом вспомнила о первом своем приезде в Лос-Анджелес, о том, как читатели оплакивали потерю прежнего критика, Лоис Дон. Неужели мне придется снова через все это пройти?

А потом зазвонил телефон. Сердце страшно забилось, руки затряслись. Я услышала голос в трубке: