Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

свято храня тайну внутри себя, она, видимо, всё равно так или иначе выплёскивалась из него, вырываясь наружу то неосторожным словом, то опрометчивым вопросом.

Первой догадалась Варька, у которой было чутьё на такие вещи, а, догадавшись, она насела на Гришу, уговаривая его непременно бежать на Енисей. Собственно, уговаривать долго не пришлось — Варька, где прямой стремительностью, где изворотливой хитростью (как в ней это уживалось — загадка) могла покорить любую крепость. И Гриша под её напором сдался.

Пол-лета они готовились. На лесопилке добыли бракованные доски для плота, Варька договорилась — она умела договориться, наверно, с кем угодно. Бечёвки для связки Гриша притащил из дома. Варька заготовила провиант. Майку, посовещавшись, решили с собой не брать.

День для побега выбрала Варька.

— Отправляемся в День Памяти, — заявила она. — Утром потолчёмся среди народу, засветимся, на митинг сходим, отца твоего послушаем. Главное, чтобы нас побольше людей увидело. А потом на плот и отчалим. Увидишь, на реке никого не будет. Точно тебе говорю.

Спорить с Варькой было бесполезно, хотя в Грише всё противилось.

Нет, бежать на Енисей он хотел, но только не в День Памяти, самый большой и самый значимый праздник для всех, а для Гришиного отца особенно. В этот день вспоминали всех, кто погиб в Последнем Восстании, которое было ещё в Башне, когда власть захватил псих Ставицкий. Отец, понятное дело, толкал речь. Мама и Ника всегда плакали. Даже насмешливый Кирилл был серьёзен, и иногда и у него глаза подозрительно краснели. Этот праздник, торжественный и грустный, Гриша любил. И рассказы о том, как всё происходило, тоже. И надо же, чтобы Варьке приспичило бежать именно в такой день.

— Трусишь? — шипела Варька, и в её зелёных, как заводь, глазах плескалось презрение.

— Не трушу. Но не в этот же день!

— А потом поздно будет. И случая удобного может не представиться.

Насчет удобного случая Варька была права, конечно, вот только иногда в жизни есть вещи не менее важные, чем Енисей. Гриша это точно знал…

Праздник всегда растягивался на два дня. Но если первый день был торжественным, полным речей, песен и радости, которая с каждым годом всё отчётливей и выпуклей прорывалась сквозь дымку скорби и грусти, то на второй день все словно затихали. Праздник уходил с улицы в дома, в семьи — общее горе и общая радость разносились по крупинкам, по отдельным сердцам, распадались на миллион маленьких капель и незримо связывали людей единой крепкой нитью.

На второй день ходили на кладбище.

Обычай этот возник в Городе вместе с самим кладбищем, которое как-то само собой образовалось на Южной окраине и с каждым годом всё больше и больше наступало на лес, подпирающий Город, вдаваясь в него острым клином.

Отец с утра успевал сбегать на работу — выходных для него почти не существовало, — но к обеду уже был дома, переодевался, перекусывал чуть ли не на ходу, и они все вместе отправлялись к той могиле.

Она была среди самых первых, а, может, даже самой первой — небольшой, огороженный низенькой оградкой холмик с простым деревянным крестом. Отец подкрашивал оградку взятой из дома краской, а мама рыхлила землю и пропалывала низенькие кустики жёлто-красных бархатцев. Гриша помогал отцу. Они почти ничего не говорили, только иногда мама бросала что-нибудь типа:

— Паша, надо бы поправить немного крест.

А отец согласно кивал, и было в этих простых словах и действиях что-то очень правильное, вековое, что-то такое, что примиряет с горем и утратой, всё ещё острой, несмотря на прожитые годы.

Однажды Гриша, будучи ещё совсем маленьким, спросил, для чего они ходят сюда. Он подкапывал детской лопаткой цветочные кустики, старательно, как показала мама. Отец разогнулся, смахнул заляпанной краской рукой упавшие на лоб волосы.

— Понимаешь, — помолчав, проговорил отец. — Пока живёшь — торопишься, спешишь, думаешь, что успеешь ещё всё сказать человеку, всё важное, значимое, откладываешь слова на потом, и вдруг наступает момент, после которого никакого «потом» уже нет и никогда не будет. И тебе остаётся только одно — приходить сюда и надеяться, что тебя услышат. Приходить, чтобы сказать то, что при жизни не успел. И что сказать был должен.

Гриша хотел возразить, что отец же ничего не говорит, молчит только всегда, открыл рот, но так и не произнёс ни слова. Понял: отец говорил с тем, кто смотрел на них со старой фотографии на кресте, не словами — отец говорил сердцем.

— А я знаю, вы с Варькой на Енисей хотели удрать, — сказала вдруг Майка. Не обиженно даже сказала, а как-то спокойно, но Гриша всё равно вздрогнул, рывком поднялся, сел.

— Ну не сбежали же.

— Не сбежали, — эхом отозвалась Майка.

Они и правда с Варькой не сбежали. Плот начал тонуть, едва они отплыли от Города. Кое-как им удалось добраться до берега, и всё бы ничего, вот только, пока они сушились у разведённого костра, громко ругаясь друг с другом и выясняя, кто же виноват в крушении плота, на краю опушки мелькнула чья-то тень. Варька утверждала, что это Дудикова жена.

Гриша ожидал, что Дудикова жена, если это была она, донесёт на него родителям в тот же вечер, но никто не пришёл, и Гриша стал уже думать, что всё обойдётся. Он даже почти убедил себя в этом. Только вот Майка…

— А ты откуда узнала?

— Догадалась. Видела, как вы с Варькой плот мастерите.

Майка улыбнулась, и Гриша с облегчением выдохнул. Значит, не Дудикова жена сказала, значит…

— Гришка!

От знакомого звонкого голоса заложило уши. На полянку, проламывая кусты, ввалилась Варька. Растрёпанная, с поцарапанной щекой.

— Гришка, атас! Твой отец всё узнал. Орёт, как потерпевший. Сейчас здесь будет.

Гриша вскочил на ноги. Майка вслед за ним. Он и сам уже слышал раздающиеся вдали крики. Громовой отцовский голос не узнать было трудно. Ещё пара минут, и отец будет здесь.

— Чёрт! — он посмотрел на девчонок. Можно было бы, конечно, убежать, но смысл. Рано или поздно отец его найдёт. Из-под земли достанет. Гриша вздохнул и решился. — Варька, ты давай, вали к себе. Майке ничего не будет, она ни при чём, а про тебя я скажу, что я сам тебя подбил. Поняла? Давай, дуй отсюда.

Варька фыркнула и тряхнула растрёпанной головой.

— Чёрта с два я отсюда уйду! — и в зелёных Варькиных глазах заплясали весёлые чертенята.

Глава 1. Кир

Сон отступил как-то сразу.

Кир резко вынырнул из зыбких и невнятных образов, которые кружились в его сознании.