Поход без привала - Владимир Дмитриевич Успенский

скоро в Ростов пойдет прямой поезд, для Павла найдется место в теплушке.

На прощание старик Меликов подарил кунаку своего сына каракулевую шкурку. Это был дорогой подарок. Кто знает, какие деньги ходят в Совдепии? А шкурка — немалая ценность.

В хорошем настроении выехал Павел из Беслана. А вечером, когда товарный состав остановился в Эльхотово, к теплушке подскакали горцы. Ворвались в вагон, заставили Белова поднять руки. Кто-то отцепил с его пояса шашку, кто-то обшарил карманы. Стянули с ног сапоги. Показалось, что ли, Павлу — нагловатые глаза Гафиза блеснули в сумерках под башлыком…

Горцы умчались, а он остался в вагоне босой и нищий; без денег, без еды, без каракулевой шкурки. Особенно жаль было красивую кавказскую шашку, которой хотел щегольнуть дома.

Вместе с деньгами увезли горцы и документы юнкера Белова. В кармане гимнастерки сохранилась только одна бумажка, выданная Павлу еще тогда, когда служил рядовым в запасном полку. Может, это и лучше — с рядового какой спрос!

5

— А мы уж похоронили тебя. Мать, поди, все глаза выплакала. Я ей сегодня же весточку пошлю, пускай порадуется, — говорил дед, прихлебывая с блюдца крепкий, коричневый чай. Павел, разомлев после бани и плотного ужина, только кивал: приятно было слышать неторопливый окающий голос, чем-то неуловимо напоминавший голос матери.

Дед Немиров еще не стар, крепок, сколько у него детей — сразу и не сосчитаешь. И все это дяди и тети Павла, хотя среди них есть и моложе его. Квартира у деда в полуподвальном этаже на Чистых прудах. Служит он управдомом — должность уважаемая и ответственная. Предложил Павлу: съезди в Шую, повидай мать и возвращайся сюда. В Москве дело найдется. Но Павел с ответом не торопился.

Утром пошел на Ярославский вокзал «провести рекогносцировку», как сказал деду. Шагал пешком по пустынным улицам, стараясь не поскользнуться на обледенелых тротуарах. Повсюду грязные сугробы, ветер гнал клочки бумаги и какой-то мусор. Витрины магазинов пусты. Понуро стояли тощие лошади: их хозяева — извозчики — согревались, хлопая рукавицами.

За углом — длинная очередь. Выдают хлеб. По маленькому кусочку. Странно это и непривычно после сытого юга, где о хлебе никто не думает. И все-таки этот суровый, холодный город ближе, родней Павлу, чем теплый Кавказ.

Вот и знакомый вокзал. Управление телеграфа Северной железной дороги все в том же помещении. Павел потолкался по комнатам, разыскивая, к кому обратиться. В коридоре вихрем налетел на него парень в гимнастерке.

— Белов! Ты? Живой, чертушка! Не припоминаешь, что ли?

Павел узнал — свой, шуйский товарищ. Вместе когда-то ходили стенка на стенку — дрались на городском валу с ребятами из Дома трудолюбия, вместе бегали ловить рыбу.

— Ты что, служишь здесь? — поинтересовался Павел, когда иссяк поток вопросов про общих знакомых.

— Да вот служу, — засмеялся земляк. — Комиссар управления.

— Ты мне, наверно, и нужен!

Выслушав Павла, комиссар повел его в прокуренную комнату и там показал распоряжение, по которому все лица, вернувшиеся из армии, имели право вне очереди занять те должности, с которых их взяли на службу.

— Видишь, Советская власть позаботилась о таких, как ты! — сказал земляк и добавил решительно: — Действуй!

Здесь же, в комнате комиссара, Павел написал заявление с просьбой зачислить на 3-й участок службы телеграфа. Взяли его охотно, специалистов не хватало.

В Москве решил не задерживаться. Сердцем он был уже в Шуе, рядом с мамой, в стареньком доме на тихой мощеной улице. Сначала туда, а потом в Иваново-Вознесенск, в знакомый участок связи. Может, и не спешил бы так Павел пройти по старым следам, да была одна причина, отзывавшаяся в нем то радостным воспоминанием, то горечью и обидой. В тот год, когда поступил Павел в контору телеграфа, устроился он на житье у старушки вдовы. И столовался у нее, и комнатку имел удобную, с отдельным выходом. У этой же вдовы столовалась его коллега — телеграфистка Людмила. Красивая девушка, статная, бойкая. Глаза большие, волосы темные, пышные. Павел как взглянул на нее, так и потупился…

Людмила была года на два старше, опытнее его. Она первая сделала шаг к сближению. Потом и остыла первая. Он мучительно переживал разрыв. А старый, умудренный жизнью телеграфист сказал тогда Павлу: «Очень уж ты парень искренний и деловой. Женщинам не такие нужны. Пусть головка-то маленькая, как у петуха, да чтобы перо яркое было, чтобы обхаживать мог красиво!»

Слова эти Павел запомнил, а Людмилу хотел забыть, вычеркнуть из жизни, но так и не смог.

6

Вот наконец и Шуя.

Пригревало мартовское солнце. На потемневшей дороге блестели кое-где голубые лужицы, возле них весело суетились воробьи. Павел шел медленно, с волнением разглядывая знакомые места. Вот фабрика, где работал отец. Над воротами ее — красный флажок. Вот казарма, где перед войной стоял 184-й пехотный Варшавский полк. Павла будто магнитом тянуло к военным. Почти каждый день после уроков бегал сюда, смотрел, как маршируют солдаты, как выполняют ружейные приемы.

Любопытного паренька приметили сначала ординарцы, потом командир роты. Он разрешил ему вместе с конюхами выводить лошадей, а однажды сам показал, как надо выполнять гимнастические упражнения на кольцах и брусьях, как прыгать через деревянный забор. Конечно, видел тогда Павел только внешнюю сторону службы, нравились ему подтянутость, лихость, бравая солдатская бесшабашность…

За поворотом открылась знакомая улица, показалась среди деревьев крыша родного дома. Сейчас деревья темные, голые. А летом их кроны настолько густы, что с земли не видны многочисленные грачиные гнезда. Часто, бывало, забирался Павел на дерево, усаживался на развилке сучьев с книгой в руке. Читал Фенимора Купера, Майн Рида, Жюля Верна. Как-то и книги воспринимались иначе там, над землей, среди пронизанной солнцем зелени. Словно улетал Павел куда-то далеко-далеко.

Выйдет на крыльцо дед Белов-Никифоров, расправит бороду, позовет зычно:

— Паша! Павлушка!.. Куда он опять пропал, сорванец!

И невдомек деду, что сорванец затаился совсем близко. Сидит и смеется, глядя сквозь трепещущую листву…

Кто-то, наверно, издали узнал Павла, предупредил мать. Он еще только подходил к дому, а она уже выбежала на крыльцо, вытирая о фартук руки. С радостным криком бросилась на грудь сына, прижалась к его щеке мокрой от слез щекой.

7

Отдохнув дома, Павел перебрался в Иваново-Вознесенск. Первое время жил в свое удовольствие, наслаждаясь свободой. Отдежурил на телеграфе — и гуляй как ветер. Пьянила весна, пьянило сознание полной независимости. Ну, голодновато, и одежда поизносилась — разве в этом дело! Зато ты молод, здоров, у тебя надежные друзья! Правда, нет Людмилы. Она больше не работает на телеграфе и, по