Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова

Оглянувшись на дверь, хозяйка сказала:

— Аня, ну, я же просила!

И Аннушка, сильно озадаченная, убралась восвояси.

Наутро хозяйка не вышла в столовую, сначала думали: спит, потом стали поглядывать на окна и ждать, и немного волноваться, потом Аннушка пошла наверх, поскреблась тихонько в дверь и стала звать хозяйку по имени. В ответ ей была тишина. «А вдруг у неё с сердцем плохо?» — подумала Аннушка и осторожно повернула ручку двери – постель была застелена, будто её и не разбирали с вечера, хозяйки ни в спальне, ни в смежных с ней ванной и гардеробной не было. Аннушка понеслась вниз, звать Костю, вместе ещё раз обошли весь дом, заглянули даже в кладовки и в сауну, которую вчера хозяйка так и не стала принимать, обошли сад, выглянули за ворота – нигде никого.

Вдруг Аннушка вспомнила про кукол и – бегом в кабинет, посмотреть, что с ними сталось. Впопыхах, когда обходили с Костей дом, как‑то не обратила на это внимания. Теперь, едва войдя, она сразу поняла, что здесь что‑то не так, что‑то переменилось. Куклы сидели на своих местах, Аннушка с тревогой их пересчитала, вроде все на месте, а где же…

Одноногий столик, где ещё вчера принцессой восседала «двуличная» кукла, был пуст. Аннушка даже рукой по нему провела, стирая невидимую пыль.

И тут позвонил из Москвы хозяин.

Итак, он позвонил в субботу, ближе к середине дня, и узнал, что жены нет в доме и где она – неизвестно.

Днём раньше они ещё были вместе, в их московской квартире, она собирала его на службу и сама между делом собиралась в дорогу.

Обычно они встают в семь – в половине восьмого, он идёт принимать душ и бриться, жена шлёпает босыми ногами (любит ходить по дому босиком) на кухню, чтобы первым делом сварить ему кашу – овсянку на воде без масла и сахара. Потом он приходит в столовую, она подаёт ему завтрак – кашу и овощной салат, заправленный растительным маслом, заваривает зелёный чай, а сама идёт гладить. При этом у них каждое утро происходит один и тот же диалог:

— Ты в каком костюме пойдёшь?

— А какая там погода?

— Прохладно.

— Тогда в тёмном.

— В тёмном каком?

Он никогда не знает, в каком костюме ему идти. Начинает перебирать, жена сердится, каша остывает. Наконец, скажет, будто одолжение ей сделает:

— Ладно, подгладь коричневый.

— Какой коричневый, с полосочкой или с клеткой?

— Без всего.

Потом то же самое говорится насчёт рубашки. Ему всё равно, какую она погладит, лишь бы в тон.

— Ну, что значит, всё равно? Я поглажу, а потом окажется, не та, гладь другую. Скажи точно.

— Говорю точно: белую или бежевую.

Так они перекликаются в довольно большой квартире, где не сразу найдёшь друг друга, а надо сначала позвать:

— Мируся, ты где?

Чтобы пройти из гардеробной, где установлена у Мируси гладильная доска, сложено на полках чистое белье и развешены многочисленные пиджаки, брюки и рубашки, а также, в другой секции, – её наряды, занимающие, как ни странно, гораздо меньше места (она не любительница наряжаться), надо выйти в маленький коридор, повернуть направо, в большой коридор, потом ещё раз направо – в большую прихожую (есть ещё маленькая) и, только миновав её, окажешься в столовой. Но есть и более короткий путь: шагнуть из гардеробной прямо на лоджию, из которой вторая дверь ведёт как раз в столовую. Поскольку все двери открыты, можно совершать «круги» по квартире и в том, и в другом направлении, но Мируся предпочитает почему‑то не ходить, а кричать. Сначала она кричит:

— Иди завтракать!

Потом:

— Что тебе погладить?

Пока она гладит, он ест и дочитывает одновременно книжку, которую читал в постели перед сном, потом в туалете, теперь вот за столом, и будет читать, когда вернётся вечером со службы, только в обратном порядке: сначала за ужином, потом в туалете, потом в постели. Он смолоду привык много читать, но теперь у него мало времени, приходится использовать каждую свободную минуту, поэтому он читает также в самолётах, поездах, а иногда и в машине. Но дома у него ещё включён при этом телевизор.

— Ты можешь убавить звук? – кричит жена из гардеробной.

Она терпеть не может рекламу, вообще не любит утренний эфир. Проснувшись, слушает только самый первый выпуск новостей, не случилось ли чего в стране, пока спали, и потом сразу выключает. Он, напротив, смотрит и слушает все подряд, вернее, как раз и не смотрит, и не слушает (ест и читает), но телевизор при этом должен работать.

Пока он одевается, жена убирает со стола и сразу моет посуду (посуда – это её бзык, ни одной чашки, ни одной ложки не должно лежать в раковине), всякий раз забывая, что не надо мочить руки, пока не завяжешь ему галстук.

— Это что, опять новый? Ничего, красивый. И ты красавчик. Иди, иди уже. Опоздаешь. Ну, что целоваться, когда я до сих пор не умывалась, в халате хожу, на голое тело.

На выходе жена обычно выясняет, где он сегодня обедает – дома или где‑то с кем‑то, и во сколько примерно ждать его вечером. Готовить она в последнее время совсем не любит, а какой борщ варила раньше, когда они только поженились, какие пирожки пекла! Впрочем, пирожки ему давно уже противопоказаны: весы, на которые он каждое утро становится после душа, и так зашкаливают.

В то утро, в пятницу, он немного проспал (читал до двух ночи) и очень торопился, на 15.00 назначено заседание межведомственной комиссии, а он ещё не видел документы. К тому же, телефон как прорвало, звонит и звонит, в основном, сотовый, но периодически вклинивается и городской, тогда приходится говорить в две трубки сразу. Он всем отвечал по–разному, одному говорил, что будет занят сегодня весь день, другому обещал сам перезвонить, как только освободится, третьему сказал:

— Ну, ты ж сегодня будешь на комиссии? Там и потолкуем.

Он уже допивал чай, когда жена спросила:

— Ты не забыл, что я сегодня улетаю?

Он не забыл, только проводить её не сможет. Самолёт в семнадцать? Нет, до семнадцати никак не закончится.

— Александр Петрович и Саша тебя проводят, хорошо?

Саша – его водитель, Александр Петрович – помощник.

— Хорошо, — сказала Мируся без тени огорчения.

Они так много ездили и летали, так часто расставались, что вопрос о том, кто кого встречает и провожает, давно потерял для них сакраментальный смысл, стал сугубо практическим.

— Ты сколько планируешь там пробыть?

Вот это был ключевой вопрос того утра, и надо было не книжку читать и не в телевизор поглядывать, а послушать, что она скажет. Вообще надо было все выключить, в том числе телефон, все отложить, и не ходить по квартире, как встречные поезда, она в одну комнату, а он – в другую, перекрикиваясь на расстоянии, а сесть друг против друга и спокойно поговорить. Какие у неё планы, что она собирается делать в С.? Он ведь даже не понял толком, зачем вообще она туда летит. И ведь она ответила что‑то, когда он спросил, сколько времени она там пробудет, но то ли он прослушал, то ли, скорее, очередной телефонный звонок его отвлёк. Ну да, договаривал уже в прихожей, держа одной рукой трубку, а другой орудуя длинной металлической обувной «ложкой», только и успел сказать: