Церемонии - Т.Э.Д. Клайн

В автобусе почти не было пассажиров, так что пара сидений рядом с Фрайерсом пустовала. Не нужно поддерживать сбивчивый разговор с каким-нибудь идиотом, который не сообразил взять с собой журнал. Вокруг него сидели обычные обитатели Джерси: неряшливо одетые мужчины и женщины с бессмысленными взглядами направлялись куда-то по своим загадочным воскресным делам. Впереди сидели двое подростков с рюкзаками и кепками на коленях; толстая женщина с такой же толстой дочерью, сжимающие в руках сумки с покупками; старик, который безостановочно болтал с водителем, и одинокая молодая женщина с бесстрастным лицом. Фрайерс решил, что она, скорее всего, едет на встречу с любовником или, может быть, возвращается домой после бурной ночи в городе. Сидящая сзади чернокожая женщина, которая безразлично глядела прямо перед собой, уже смотрелась неуместно. Здесь начиналась страна белых. На сидении перед Фрайерсом бледный рыжеволосый парень с военным вещмешком возился с радиоприемником – не чудовищем размером с чемодан, вроде тех, что таскают с собой черные подростки, или крошечным транзистором, какой был у самого Джереми, а с серой коробкой в надежном пластиковом корпусе, наверняка купленной в каком-нибудь гарнизонном магазине. Песня группы «Дэво» закончилась помехами, потом диктор объявил время: в мире поп-музыки двенадцать двадцать семь. Автобус проезжал очередную промзону с пустующими по выходным парковочными площадками: завод по сборке электроники, консервная фабрика и устрашающего вида предприятие под вывеской «Хемтекс». Небо на востоке было практически безоблачным, и автобус заливали солнечные лучи. Жарковато для мая. Возможно, дальше станет только хуже. В объявлении Поротов упоминалось электричество, но есть ли в доме кондиционер? Маловероятно. Фрайерс подумал, что ему наверняка полезно будет немного пропотеть. Расплавить лишние фунты.

Он почувствовал, что автобус слегка замедлился, и заметил вдалеке дорожный знак с названием «Сомервилль». Фрайерс припомнил карту. Они проехали уже половину штата.

Пейзаж постепенно менялся. Сначала это было заметно только по вывескам вдоль дороги: фермерские магазины с грудами брезентовых мешков с кормом и зерном возле крыльца; тракторный салон; спортивный магазин с рекламой оружия и патронов в витрине. Потом тут и там вдоль трассы начали появляться ухоженные хозяйства. Когда автобус проезжал мимо, фермерские дома в отдалении как будто медленно поворачивались, в то время как заборы и деревья у дороги неслись так быстро, что сливались в единое пятно. Земля здесь стала зеленее, асфальтовые поля и негостеприимная ржаво-красная почва остались на востоке. Фрайерс почувствовал неопределенное волнение. Электронная пастораль «Джетро Талла» в радиоприемнике на сидении впереди утонула в пронзительном скрежете и жужжании, и парень повернул ручку, чтобы найти другую станцию.

– Тогда Иеремия пошел из Иерусалима, – проговорил ведущий, – чтобы уйти в землю Вениаминову, скрываясь оттуда среди народа.

Они уезжали все дальше вглубь сельской местности.

Фрайерс никогда прежде не бывал за городом. Он вырос в Астории, в южном Куинсе, среди игровых площадок, пустырей и крошечных лужаек, где не было ни единого намека на природу, ничего, что пробудило бы в мальчишке исследователя. В этом районе юные скауты учились читать карты метрополитена, а из диких животных водились только голуби и серые белки.

Единственным свободным пространством кроме аэропорта Ла-Гуардия на севере был парк Флашинг-Медоус да россыпь громадных голых кладбищ, где покоилась бесчисленная родня Фрайерсов, Фрайрайхеров и Боденхаймов. В парке прошли две Всемирные выставки. Теперь он был одним сплошным газоном, но там осталось несколько павильонов, а северную часть занимал стадион имени Уильяма Ши. Мальчишкой Фрайерс много часов просиживал на любимом дереве возле одного из прудов и наблюдал, как в Ла-Гуардии садятся и взлетают самолеты. Они летали и ночью, каждые несколько минут, до раннего утра.

Летними ночами, стоя на крыше своей многоэтажки, Джереми мог посмотреть направо и разглядеть сияющий вдалеке мост Бронкс – Уайтстоун. Слева был мост Трайборо, за ним – огни Манхэттена. Всего в полутора милях возвышалась центральная электростанция, – чудовищное строение с пятью трубами, похожее на выброшенный на берег океанский лайнер, – и Джереми думал, что именно она производит электричество для всех этих огней. Самолеты были прекрасными, мигающими в темноте светлячками. Их шум мальчика не особенно беспокоил; он был фоном его детства. Манхэттен, куда Фрайерс переехал после колледжа, показался ему почти тихим.

Как ни странно, подобно многим детям Нью-Йорка, он вырос с мыслью, что больше всего любит природу. Сочетания вроде «темный лес», «девственный лес» или «необозримые просторы» заставляли его вздрагивать от восторга. Изображения ферм и гор в учебнике вызывали необъяснимую грусть. Его трогал даже плакат с буроватым медведем, призывающим беречь лес от огня. В шесть лет Джереми блуждал по парковке за домом и затаптывал окурки в полной уверенности, что помогает предотвращать лесные пожары. Потом, в средней школе – вместе с половиной класса – мечтал стать лесничим, когда вырастет. Воображал, что будет, как этакий безбородый молодой святой Франциск, целыми днями сидеть в некой уединенной башне, читать книги и время от времени поглядывать в бинокль, потом соскользнет по лестнице вниз, чтобы проведать медведей и покормить оленей.

Теперь, вполне вероятно, Фрайерсу предстояло познакомиться с этим самым диким миром, точнее, с его одомашненным родственником, и он уже не был так уверен в его достоинствах. Автобус свернул с шоссе еще в Сомервилле и уже несколько раз останавливался в небольших городках и возле автобусных станций. Проехали Кловер-Холл, Монтгомери или Раритен-Фоллз – оплоты тишины и скуки, где воскресным майским утром не встретить ни души. Лишь изредка кого-то из пассажиров дожидались высокие хмурые мужчины или женщины с суровыми глазами в грузовиках или пикапах. Здесь не было аптек и банков, жители как один спали по ночам и рано гасили свет в домах. Фрайерс предположил, что дети в таких городках строят дома на деревьях на заднем дворе и крепости в лесу, вступают в трудовые молодежные организации, копят деньги на первую винтовку и проводят вечера, катаясь туда-сюда по разбитым проселочным дорогам, куда фары светят.

Он попытался вообразить себе Гилеад, спрятанный где-то среди таких дорог, в еще менее обжитом закоулке в сердце лесов и болот. Но, в отличие от мест, которые автобус только что проехал, этот городок, должно быть, по-настоящему самодостаточный, замкнутый в самом себе, его обитатели с недоверием относятся к торговым центрам и не интересуются жизнью соседних поселений. Впервые Фрайерс сумел вообразить, как подобные места смогли сохраниться даже в таких быстро развивающихся регионах, как Хантердон. Они мало нуждаются во внешнем мире и практически ничего не могут предложить от себя. Посторонним людям там нечего делать, если только они, как Фрайерс, не отправляются туда с какой-то целью. Родившиеся в общине люди никогда ее не покидают, все их друзья и родственники всегда находятся рядом. И городок остается наглухо запечатанным, закрытым для пришельцев и – учитывая религиозные предпочтения его жителей – для новых веяний. Телевидение считается там орудием дьявола. Телефон тоже вполне может оказаться под запретом. Пороты, судя по всему, обходятся без него. Но даже будь у них телефон, какой от него прок, если звонить вне поселения некому? Какой толк в линиях связи, если ими никто не пользуется? Жители городка в них не нуждаются. Так что Гилеад и дальше продолжит жить отрезанным от мира и следовать собственной необычной дорогой; его и дальше просто будут упускать из виду, не обращать внимания до тех пор, пока с ходом времени – Фрайерс задумался, а возможно ли это вообще, – он не забудется вовсе.