Спустя десять счастливых лет - Элис Петерсон

– Все жду, что она вот-вот достанет секундомер и дунет в свисток, – шутил Олли.

В нашей квартире она принимала твердые решения, но в то же время была чуткой и не торопила меня, особенно когда дело дошло до части шкафа, где лежали вещи Олли.

Каждый раз, открывая ящик или сервант, я тонула в ворохе воспоминаний. Все, чего я касалась, имело свою историю. Радость в глазах Олли, когда я в прошлом году подарила ему винтажный проигрыватель; мы его увидели на ярмарке старья в Брайтоне, а когда он отвернулся, я взяла у продавца визитку. Олли включал пластинки, когда садился за книгу. Больше всего он любил Make You Feel My Love Боба Дилана. Олли сыграл ее на пианино во время нашей свадьбы.

Его неизменные старые кроссовки напомнили об отпуске в Испании. За нашим домиком располагались два корта, но во время сборов Олли забыл положить в чемодан кроссовки. И мы, вознамерившись продемонстрировать наши умения (которых не было) другим постояльцам, отправились на поиски местного спортивного магазина, где и купили эту пару.

Пена для бритья в ванной заставила вспомнить, как я его дразнила: «Двадцать первый век на дворе!»

Стол у окна напомнил, как я поздно возвращалась с работы, а Олли все писал книгу, забыв про невымытые после завтрака тарелки и кружки. В плохом настроении я могла с грохотом швырнуть их в раковину и поинтересоваться, когда наконец он свою книгу закончит. В хорошем же я целовала его в щеку и уговаривала дать мне прочесть кусочек. Олли обещал, что обязательно даст – когда закончит. И я прикусывала язык, чтобы не начать расспрашивать, когда же это случится.

В нижнем ящике его стола я, потрясенная, обнаружила пару небольших снимков из фотобудки, где Олли и Джо корчат рожи. А еще старую фотографию – мы втроем на новогодней вечеринке у Китти, лет десять назад. Я посередине, обнимаю их обоих. Может, Олли сохранил снимки в надежде, что когда-нибудь их дружба с Джо воскреснет?..

Потом мы с Китти, Сильви и Джейми гадали, что делать с пианино, однако к тому времени я уже ничего не соображала. Целый день сдерживала слезы, прятала их как могла, а теперь, когда мы закончили, квартира стала такой пустой, что заставила меня с головой окунуться в реальность.

В конце концов пианино решили пожертвовать местному общественному центру. Олли понравилось бы.

Интересно, что бы он сказал обо всем этом. Он часто говорил, что способен пережить Рождество в кругу семьи только при наличии бутылки виски, в компании которой и проведет большую часть времени у себя в комнате.

Я не видела его родителей с похорон. Вспоминаю притихшего Виктора, как он медленно вышел из церкви, как я обнимала Кэролин утром, прежде чем они вернулись в Нортумберленд. Мы обе словно цеплялись за некую частичку Олли и не желали ее отпускать. Когда я позвонила, чтобы сообщить о беременности, Кэролин долго молчала. Я уж было подумала, что нас рассоединило.

– У вас с Олли, – все-таки произнесла она, – будет ребенок?

Он будто стал ниточкой, спасительной веткой, за которую можно ухватиться во время бури.

– Сама поверить не могу, но это правда, Кэролин. У нас будет ребенок.

Вот и дорожный знак – граница графства Хэмпшир. Я уехала из дома в восемнадцать. Как мне теперь ужиться с мамой и папой под одной крышей? Что я делаю?..

Я не могу больше находиться в старой квартире, но и домой возвращаться не хочу. Да я что, сумасшедшая?! Надо поворачивать обратно. Это дом родителей, их территория, мне там больше нет места…

– Стой.

– А?

– Тормози.

– Не могу!

– Тормози! – взвизгиваю я, заметив заправку.

Китти круто сворачивает с трассы на парковку. Я отстегиваю ремень безопасности, опускаю стекло. Меня тошнит от ощущения, что я отпускаю свою прежнюю жизнь.

Ну и меня на самом деле выворачивает наизнанку.

– Бурная ночка выдалась, а, девчонки? – интересуется проходящий мимо мужчина.

Машина стоит у газона с пожухлой травой. Моросит дождь. Мы молча наблюдаем, как мужчина выгуливает бульдога. Когда тот задирает лапу возле мусорки, мужчина тушит бычок сигареты о траву и тянет пса дальше.

– Как ты? – спрашивает Китти, протягивая мне очередную бутылку воды.

Я пялюсь в лобовое стекло.

– Китти, я беременная, дома у меня нет, Олли тоже больше нет… Как я со всем справлюсь?

Она отводит взгляд. Не знает, что ответить.

– Я на самом дне, – повторяю одну из любимых фраз Олли.

Китти наконец поворачивается. На ее губах беспомощная улыбка.

– Значит, любой путь поведет наверх.

И впервые за долгие недели мы смеемся.

Китти поворачивает на Винчестер. Мои родители переехали в район Сент-Кросс, когда мне был год, а мама была беременна Пиппой. Она теперь живет с мужем и близнецами в двадцати минутах от родительского дома. Сент-Кросс – на самом краю города, у заливных лугов, где прогуливался и создавал «Оду к осени» Китс. В Винчестерском соборе похоронена Джейн Остин. Город буквально дышит историей.

Мы с Китти ходили в одну и ту же школу. Вспоминаем, как вместе с Анни, еще одной нашей подругой, выгуливали Берти, мопса директрисы. Смеемся, заговаривая о том, как все втроем были влюблены в голубоглазого блондина Ника Паркера. Он исполнял роль Робина Гуда в школьной пьесе, и я ужасно завидовала Анни. Она была девицей Мариан и могла его поцеловать. А я играла братца Тука. Режиссером стала Китти, которая командовала всем из-за кулис.

Когда мы сворачиваем к родительскому дому, я вновь начинаю нервничать.

– Просто помни, что это не навсегда, – говорит Китти.

Мама открывает калитку. В бежевых штанах, легкой блузке и перепачканных в земле перчатках она все равно выглядит элегантно. Русые волосы скрыты под косынкой в темно-синий горошек. Одри, миниатюрная жесткошерстная такса, заливается лаем, затем понимает, что это я, и начинает радостно скакать возле моих ног.

– Здравствуй, Одри Хепберн, – улыбаюсь, поглаживая ее.

– Заходи, заходи! – Мама зовет папу. – Потом все разгрузим. Я тебя устрою в твоей старой комнате, хорошо, Ребекка?

Киваю.

– А Китти переночует в спальне Пиппы. Ну, с приездом. Как дорога? – Мама обнимает меня, но не прижимается, словно боится испачкать.

Китти отвечает, что доехали мы хорошо, трасса М3 была совсем пустая. На столике в коридоре мигает красный огонек автоответчика.

– Дорогой, глянь, кто там звонил? – просит мама, когда из гостиной выходит отец, одетый в льняные брюки и шерстяную кофту неожиданного розового цвета.

Седой и растрепанный, он крепко меня обнимает и лишь потом направляется к телефону, бормоча, что совершенно не слышит звонков.

– А все потому, что ты упорно отказываешься носить слуховой аппарат! – восклицает мама. Я вспоминаю про Глитца.