Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

Никитич оглянулся на пристава – не осудит ли, что его Лидушка была так холодна: не рыдала и не висла на безвинно арестованном супруге. Но пристав уже прошагал в участок.

Иван Никитич еще никогда не бывал в полицейской управе. Паспорт с новым штампом и документы на дом, полученный полгода назад в наследство от усопшей тетушки, ему справили у градоначальника. Пока тряслись в полицейской коляске по улочкам Черезболотинска, писателю рисовалась мрачная картина: сейчас он окажется в темном сыром закуте без окон, в котором уже помещается какой-нибудь разбойник со страшной рожей. Но на деле, в участке ему любезно было предложено пройти в кабинет Василия Никандровича. В кабинете было на удивление чисто и можно даже сказать уютно. Этот уют происходил, вероятно, в первую очередь, от развешанных по стенам в рамках газетных вырезок и наградных грамот. Почти весь кабинет был занят большим темного дерева письменным столом, покрытым, как полагается, зеленым сукном. Вдоль стены стоял ряд стульев, а напротив помещался узкий диванчик с высокой деревянной спинкой. Должно быть, пристав позволял себе иногда прикорнуть на нем и вздремнуть в отсутствие преступлений. Иван Никитич нерешительно остановился в дверях, а Василий Никандрович громко протопал к столу, снял фуражку, тяжело опустился на стул, придвинул лист бумаги и чернильницу.

– Что это вы там стоите, Иван Никитич? – удивился он, подняв только теперь глаза на доставленного в участок свидетеля.

– А что? Это разве запрещается?

– Не запрещается, – хмыкнул хозяин кабинета. – Да только вы лучше придвигайте стул поближе, да садитесь. Мне сейчас надобно будет описать все, что вы видели.

– А позвольте сначала мне один вопрос задать. Откуда вы, господин пристав, знаете, как зовут мою жену? – решил все-таки узнать Купря, взяв стул и поставив его на некотором отдалении от стола.

– А нам, батенька, положено знать всех приезжающих, – Василий Никандрович без фуражки стал у себя за столом тоже отчасти уютным, во всяком случае не таким грозным. – В особенности, конечно, тех, кто в Черезболотинск приезжает на постоянное место жительства. Дачников-то летом тут и не сосчитать сколько наезжает из Петербурга, да все с семьями, с гостями – за этими не уследишь. Но уж если кто тут решает на долгое время обосноваться, тех считаю своим долгом узнать. Мало ли…

– Ну, мы-то люди тихие, – поспешил отрекомендоваться Иван Никитич.

– Это, знаете ли, еще как посмотреть – лукаво сощурился пристав. – Ваш брат писатель в тишине таких дел наворотить может, что потом и не расхлебаешь. Жжете, так сказать, глаголом сердца людей.

– Ну, уж это вы хватили, господин пристав, – смутился Иван Никитич. – Мне до Александра Сергеевича далеко.

– А что это вы меня все господином приставом величаете? – полицейский с видимым удовольствием потянулся и крякнул теперь уже совсем по-домашнему. – У нас тут принято по-простому, по батюшке. Зовите меня Василием Никандровичем. Мне так сподручнее будет. А по поводу имени вашей жены, так вы сами его мне и назвали давеча, когда хотели мои слова про пользу неряшливости записать.

– А ведь и правда! – вспомнил Иван Никитич и даже позволил себе улыбнуться.

Тут вдруг новая мысль посетила пристава, он откинулся на высокую спинку стула и блеснул хитрым глазом на Купрю.

– А вы, может, желали бы сейчас сами на бумаге изложить утренние события? Вы ведь, господин Купря, иногда и для газет пописываете, как я слыхал? Вот и побудьте журналистом, репортером, так сказать. Опишите все, что сегодня видели, что слышали, что необычного приметили.

– Да разве ж я журналист? Я ведь другое… я теперь в основном писательствую. Журналистика предполагает работу с общественно важными событиями. Я же в последние годы вполне убедился, что для меня общественная значимость не стоит на первом месте. Для меня важнее наблюдать подспудные движения души человеческой, происходящие в ней перемены…

Пристав явно заскучал от объяснений Купри, даже зевнул, прикрыв рот кулаком.

– Стало быть отказываетесь сами записать то, что видели?

– Нет, отчего же? Я не отказываюсь. Извольте, я все напишу. Уж как умею.

– Вот и славно! – приободрился пристав, хлопнул себя ладонями по коленям, рявкнул в сторону приоткрытой двери:

– Кто там есть? Степан? Кузьма? Подайте, братцы, нам с писателем горячего чаю!

Купря придвинул стул ближе к столу и взял предложенный ему чистый лист. Принесли чаю и даже баранок, что значительно скрасило для Ивана Никитича процесс записывания. Василий Никандрович поначалу тоже заполнял какие-то бумаги. Потом спросил несколько раз, скоро ли закончит Купря. Тот только помахал на полицейского пером, чтоб не отвлекал. Василий Никандрович встал и принялся прохаживаться по кабинету, разминая ноги. Сапоги его скрипели, и половицы тоже.

– Василий Никандрович, уважаемый, а не могли бы вы вот этак вот не ходить у меня за спиной. Я, право слово, теряю мысль, – не выдержал Иван Никитич. Пристав хмыкнул, помотал головой. Он, кажется, уже пожалел о том, что доверил писателю фиксировать собственные впечатления. На столе лежал уже полностью исписанный лист, а свидетель продолжал усердно класть строчки на бумагу. Пристав взял показания и стал читать.

– Иван Никитич, ну зачем вы так подробно описываете? Пение птиц, влажные бревна дома… Ну, какое это может иметь отношение?

– Как? – удивился Иван Никитич. – Я полагал, что каждая мелочь важна для следствия. Вот вы давеча сами сказали: был дождь, бревна были мокрые. Стало быть, Карпухин легко мог на них поскользнуться, невзирая на то, что подъем на голубятню был для него привычен. И потом мы же с Карпухиным еще и вчера виделись. Сидели в трактире. Нашу с ним беседу я тоже посчитал необходимым подробно записать. Или не надо было?

Василий Никандрович только вздохнул, махнул рукой и вышел за дверь. В кабинете установилась относительная тишина, и Иван Никитич смог, наконец, полностью погрузиться в работу. Закончив, он перечел написанное. Кое-что определенно нужно было доработать. Он стал безжалостно править текст.

– Что это вы, батенька Иван Никитич, теперь там черкаете, – спохватился вошедший пристав. – Так не полагается. Дайте сюда!

– Постойте, Василий Никандрович, это так сыро, плохо! – замотал головой Купря. – Право, это дурно написано. Дайте мне времени до утра. Я представлю вам завтра все в лучшем виде!

– Дайте немедленно сюда! – пристав уцепился за исписанные листы мертвой хваткой и рванул на себя. Иван Никитич, не ожидая такой решительности, отпустил бумагу.

«Хорошо, что издатели не ведут себя подобным манером, – невольно отметил про себя Купря. – Сколько писательских репутаций было бы погублено этакой поспешностью!»

– Ну что-о это? – разочарованно протянул пристав, садясь за стол и читая написанное Купрей. – Что вы мне тут, господин писатель, устроили? Да тут