Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец

– Все готово. Я там плитку от тротуара сверху положил, чтобы собаки не разрыли. А где Дашка?

– Я послала ее за молоком и шприцами.

– Она что, прямо с рапирой убежала? Жаль, посмотреть нельзя. Только представь: запыхавшаяся девица с рапирой влетает в аптеку и орет: «Срочно дайте шприц!»

Не слушая его, Ирка уже шла со щенком к сарайчику. Ее мысли, жизнь, желания были теперь в ладонях, которыми она грела малыша. Держа в одной руке мусорное ведро, а в другой рапиру, Багров шагал за ней и качал головой.

Щенка назвали Мик. Вернее, он сам себя так назвал, издавая звуки, похожие на «мик», всякий раз, как его брали в руки. Каждые три часа Ирка кормила его из шприца молоком, стараясь не перекармливать, чтобы не вызвать желудочного расстройства, которое привело бы к обезвоживанию. Лучше «недо», чем «пере», причем во всех жизненных ситуациях. Тут Багров, пожалуй, прав.

Через пару дней, разглядывая щенка, Матвей обнаружил у него на груди узкую подсохшую царапину. Там, где она обрывалась, на шерсти было седое пятно размером с пятирублевую монету.

– Надо же! Прямо напротив сердца! Когтем, что ли, кто-то царапнул, – сказал Матвей.

Возможно, существовал момент, когда первое зло было совсем минимальным в сравнении с тем, что стало теперь. Была просто маленькая трещина, нелепая, гадкая и скверная мысль. Постепенно все поползло, расширилось, загноилось, и чем дальше, тем страшнее и омерзительнее. И так в каждом человеке, который приходит в мир. Все начинается с трещины.

Эссиорх

Серым утром, когда время душно залипло где-то между часом маньяков и часом самоубийц, по бескрайнему городу Среднего Тартара тащилась хрупкая старушонка. В пути она была давно – пропылилась и подустала. Старушка плелась по короткой улице, ведущей прямиком к резиденции Лигула, и ее ничуть не смущало, что в Среднем Тартаре эта улица считалась одной из наиболее опасных. Не всякий канцелярист согласился бы рискнуть полным эйдосов дархом, проходя по ней в одиночку.

Квартала два она прочапала без приключений. Потом из-за обвалившегося забора к ней метнулся Дядя с Червивыми Пальцами, схватил за плечо и разинул жуткий рот с обрубком языка. Старушка спокойно обернулась, деловито оглядела Дядю с головы до ног и заботливо застегнула пуговицу на его прогнившей рубашке.

– Чагой ты, милок, с утреца разманьячился? Ступай-ка, болезный, спать!

И хотя сказано это было более чем добродушно, Дядя с Червивыми Пальцами почему-то заскулил, сник и на четвереньках полез за заборчик.

Старушонка продолжила свой путь. По сторонам не смотрела – обломки Вавилонской башни заинтересовали ее не больше, чем сгоревший дворец царя инков. Лишь у ржавой торпеды с прикованными к ней скелетами в морской форме старушка ненадолго остановилась и сказала: «Эге!» От времени они почти осыпались, но некоторые еще слабо шевелились.

Ей смутно припомнилось, что этой торпедой был протаранен транспорт, перевозящий через Ла-Манш две тысячи детей. Той ночью у нее было много работы. Транспорт тонул медленно, всего в километре от берега, но ночь была бурной, зимнее море штормило, и спасательные суда так и не сумели подойти.

Подобрав юбку, старушонка осторожно перебралась через торпеду и вскоре благополучно достигла резиденции Лигула. Молчаливый страж, широкие ножны которого вмещали сразу два клинка, распахнул перед ней двери. Жалуясь и охая, старушка захромала мимо длинного стола. Канцеляристы скрипели перьями, притворяясь, что не замечают ее. Гостье это не понравилось. Она остановилась и будто в поисках платка сунула руку в карман. Через секунду оттуда выпал брусок и, точно живой, резво побежал под стол.

– Ох, бабка старая, руки дырявые! Чем же я косу буду править? Люди мереть перестанут, какая путаница в бумагах! Видно, уж вам, молодым да шустрым, придется в человеческий мир выбираться, мою работенку на себя брать! – запричитала старушка.

Канцеляристы, народец ушлый, правильно поняли намек и сразу полезли под столы искать пропажу. Лишь один, важный, толстый, попытался остаться на месте.

– А ты чего не ищешь, болезный? Расхворался? Спинка не сгибается? Чай, эйдосов много нахапал! Ну да я Лигулу скажу – он тебя полечит! – сладко пропела старушка.

Толстяк скатился под стол с такой поспешностью, что опрокинул лавку. Заставив канцеляристов вдоволь наползаться, гоняясь за шустрым бруском, старушка поманила его к себе тихим свистом, затрюхала к кабинету Лигула и, отмахнувшись от бросившегося помогать охранника, легонько царапнула дверь сухоньким пальчиком.

– Войдите, Аида Плаховна!

Мамзелькина втиснулась в кабинет. Застоявшийся воздух был затхл. Вокруг лампы вертелись мухи. Их отлавливали и ежедневно приносили из верхнего мира, поскольку в самой канцелярии они дохли быстро.

Глава мрака неподвижно сидел на краю стола спиной к двери. Мамзелькина прислонила косу к стеночке, кашлянула, обозначая свое присутствие, и подошла. Вблизи Лигул оказался не таким уж неподвижным. Его гибкие пальцы что-то быстро лепили из глины. На столе располагались шесть фигурок. Не закончив седьмой голову, Лигул поставил ее рядом с другими и, оторвав край суперобложки от нового каталога суккубов и комиссионеров, принялся чистить ногти.

Пользуясь тем, что хозяин кабинета упорно и явно с каким-то умыслом не замечал ее, Аида Плаховна взяла полистать каталог и тихонько присвистнула, столь громадные намечались изменения. Прежде мрак обходился двумя моделями: пластилиновыми человечками и состроченными (чаще всего из частей тел, но были иные варианты изготовления) суккубами. Вот уже несколько лет, как Лигул счел это упущением и регулярной выдачей эйдосов щедро финансировал новые разработки.

Страницы пестрели множеством невероятных моделей. Тут были и громадные комиссионеры-спруты, встраивающиеся в фундаменты офисных зданий и просовывающие щупальца во все его помещения через вентиляционные ходы; суккубы без тел, странствующие между трубками мобильных вместе с радиоволнами и заставляющие слышать то, чего сказано не было; простенькие безглазые, безногие комиссионеры, которые с пылью проникали в человеческие дома и вызывали ссоры между родственниками. Днем они обычно дремали, а вечерами просыпались и срабатывали в типовых ситуациях от стандартных фраз, вроде: «Я же просила отрезать колбасу, а не отжирать!», «Что в школе получил?», «Почему посуда грязная?», «Тут лежали деньги!», «А ну-ка дыхни!», «Сама это лопай!», «Ну и где ты сегодня был?» или «Намекни своей мамаше, что свою жизнь она уже прожила! Пусть теперь не лезет в нашу!» Попадались и совсем элементарные, лишенные разума модели, которых и комиссионерами сложно было назвать – просто говорящие предметы, твердящие одно и то же, как заезженная пластинка. Например, зеркало для ванной, тупо повторяющее всякий раз, как в него смотрелись: «Пожалей себя! Ты так устал!»

Вычистив ногти, Лигул свернул запачканную бумажку и забросил ее в рот одного из известнейших французских писателей, прекрасно сохранившаяся голова которого служила мусорной корзиной. Писатель с достоинством сжевал бумажку и едва заметно поморщился. Он презирал Лигула так же сильно, как раньше презирал тех, кто в него верил.