Сесиль Стина - Теодор Фонтане

– Вы знаете этих господ?

– Да, господин фон Гордон.

– Ну, и кто они?

– Полковник в отставке фон Сент-Арно с супругой. Они прибыли вчера дневным поездом и заказали отдельный стол. Дама, кажется, больна.

– И они пробудут здесь несколько дней?

– Полагаю, что да.

Кельнер отошел, а человек, к которому он обращался как к господину фон Гордону, два или три раза повторил только что услышанное имя: «Сент-Арно… Сент-Арно!»

Наконец, он вроде бы вспомнил: «Да, тот самый. О нем много говорили в семидесятом году в Сен-Дени[3]. Ранен в шею, пуля прошла между трахеей и сонной артерией. Истинное чудо, такой выстрел. И выздоровление столь же чудесное, поправился через шесть недель. Вицлебен рассказывал мне об этом со всеми подробностями. Несомненно, это он. Тогда он был самым старым капитаном в одном из гвардейских полков, служил у Франца или у „майских жуков“[4], он еще во Франции получил майора. Кажется, я встречал его в театре Серфа[5]. Но почему в отставке?»

Закончив свой внутренний монолог и освежив таким образом память, молодой человек снова взял в руки газету и пробежал передовую статью, автор которой описывал последние успехи русских в Туркестане[6]и туманно рассуждал о Персии и Индии, чудовищно перевирая названия. «Господин журналист ориентируется в Азии не лучше, чем я на Луне». Он брезгливо отодвинул газету, предпочитая любоваться горами, – занятие, коему он вот уже неделю со все большей радостью предавался каждое утро. Потом он перевел взгляд на передний план, а именно на усыпанные гравием узкие и широкие дорожки, змеившиеся по парковому лугу. Один из боскетов, наиболее освещенный солнцем, отличался удивительной желтизной. Молодой человек напряг зрение, стараясь определить, создают ли ее желтые цветы или пожелтевшие на солнце листья. И тут он заметил, что именно из этого боскета выступили фигуры супругов Сент-Арно. Они повернули на дорогу, проходившую мимо гостиницы по ту сторону луга, так что с балкона хорошо было видно обоих. Прекрасная дама, казалось, быстро набиралась сил под влиянием свежего воздуха, она держалась прямо, двигалась плавно, хотя и было заметно, что ходьба все еще стоила ей усилий и напряжения.

«Это Баден-Баден, – пробормотал молодой человек, следивший за ними с балкона. – Баден-Баден или Брайтон, или Биарриц[7], уж никак не Гарц и не гостиница „Десять фунтов“». Он с возрастающим интересом следил за прогуливающейся парой, продолжая одновременно вести поиск в своих воспоминаниях. «Сент-Арно. В семидесятом он еще не был женат, да и ей тогда не исполнилось и восемнадцати». Проводя такого рода подсчеты, он терялся во все новых догадках относительного столь странного и скоропалительного брака. «За этим скрывается какая-то история. Он старше ее на двадцать лет. Ну, это, в конце концов, допустимо, в определенных обстоятельствах, ничего особенного. Но выйти в отставку! Ведь он блестящий боевой офицер! По выправке видно, даже сейчас. Полковник гвардии comme il faut[8], военный до мозга костей. И вдруг отставка. Может быть… Но нет, она не кокетничает, да и он держится с ней безупречно. Он учтив и обязателен, но не нарочито любезен, похоже, что-то скрывает. Что ж, я уж разузнаю, в чем там дело. Впрочем, она, видимо, католичка, и если она не из Брюсселя, то, по крайней мере, из Ахена. Нет, не то. Теперь я понял: она полька, или хотя бы наполовину полька. Воспитана в строгом монастыре, „Sacre Coeur“[9]или „У доброго пастыря“[10]».

Господин Гордон готов был зайти еще дальше в своих догадках, но раздавшийся позади него развязный смех внезапно прервал его размышления. На балконе появились двое новых постояльцев, солидные господа лет тридцати, чьи манеры и речь не оставляли сомнений относительно их малой родины. Серо-коричневые летние костюмы задавали тон всему их облику вплоть до маленьких фетровых шляп, портпледов и саквояжей. Все детали их экипировки отлично сочетались друг с другом, за исключением двух предметов, из коих один слишком мало подходил для путешествия в Гарц, а другой смотрелся как явный перебор. Этими двумя предметами были: элегантная прогулочная трость с ручкой слоновой кости и грубые сверхпрочные башмаки с такими шнурками и на такой толстой подошве, словно им предстояло восхождение на Маттерхорн, но отнюдь не на Конское копыто[11].

– Ну, и где мы разобьем лагерь? – спросил старший, остановившись на пороге и оглядываясь вокруг. Он сразу заметил уютный стол с большим букетом сирени, за которым только что сидели супруги Сент-Арно, быстро подошел к этому привилегированному, ибо защищенному от ветра, месту и сказал:

– Где сирень цветет, садись спокойно, цвет сирени – не для недостойных.

Он тут же повесил на спинку стула свой саквояж и портплед и с характерным ударением на последнем слоге подозвал официанта:

– Кельнйр!

– Что угодно?

– Прежде всего, один кофе мокко со всем, что к нему полагается, короче говоря, швейцарский завтрак. Всем мужчинам по яйцу, а лихому два к концу.

Кельнер понимающе улыбнулся и, к явной радости новоприбывших, попытался забавным жестом изобразить, что не знает, кому из них следует отдать предпочтение.

– Из Берлина?

– К вашим услугам.

– Ну тогда, любезный земляк, вы не выдадите нас, когда услышите, что мы оба, в сущности, лихие ходоки. Так что четыре яйца. Да поживей. Но для начала очистить старое поле боя. А как насчет меда?