Доктор Павлыш - Кир Булычев

— А если бы вам предложили- оставайтесь еще на срок?

— Нет, не осталась бы, — ответила Гражина.

Тут Павлыш понял, что у нее зеленые глаза. Темные мокрые ресницы затеняли их, и потому они сначала показались Павлышу куда темнее.

— Жаль, — сказал Павлыш. — Чем больше народу, тем интереснее.

— И без меня достаточно, — возразила Гражина. — Сколько в вашей смене?

— Тридцать два.

— В нашей было тридцать шесть. Но мне не повезло.

— Ага, — Павлыш сразу сообразил, что она имела в виду.

Еще тринадцать лет «Антею» лететь до звезды. Еще тринадцать смен. Тринадцатая будет самой счастливой. Именно тем космонавтам будет суждено спуститься на планету, завершить труд тысяч людей и полутораста лет.

— Ничего, — сказал Павлыш. — Мы с вами будем еще не очень старыми. Мы там обязательно побываем.

— Там нам нечего делать, — сказала Гражина. — На планете нужны совсем другие специалисты.

— Почему? Двигатели будут нужны. И кабины будут нужны.

— Вы кабинщик?

— Медик-кабинщик.

— Редкое сочетание. Какой курс?

— Четвертый. А вы?

Гражина вылезла из воды.

— Дайте полотенце, — сказала она.

Полотенце лежало рядом с Павлышом.

Тот быстро поднялся, протянул полотенце. Она начала вытирать волосы, и Павлыш понял, что глаза у нее не просто зеленые, а очень зеленые.

— Я уже старуха. Я в аспирантуре. Мне двадцать три года.

— Ну и что? Разница в три года. Несущественно, — ответил Павлыш.

Гражина засмеялась. Она так сильно смеялась, что руки с полотенцем опустились, и Павлыш увидел, как изменилось ее лицо. Мокрые волосы, что прижимались к голове, сейчас, подсушенные полотенцем, превратились в пышную гриву. И лицо стало меньше. Только глаза не уменьшились.

Она бросила полотенце на диван, взяла оттуда халатик, накинула его, сунула ноги в туфли.

— К обеду не опаздывайте! — сказала она. — Сегодня прощальный обед.

— Ну что вы!

— Не забудьте сумку. Что там у вас?

Гражина была бесцеремонна, но Павлыш не обижался.

Ее бесцеремонность была личной связью между ними.

Только человек, который тебе не чужой, может спросить, что у тебя в сумке.

— Я был в пустой библиотеке, — признался Павлыш, — и взял там кассеты.

— Я тоже раньше туда ходила. Все наши ходили. Я подозреваю, что когда-то там нарочно оставили массу интересных кассет, чтобы устроить нам дополнительное приключение. Что вы взяли?

Павлыш пожалел, что не взял ни одной книги Достоевского или Маркеса.

— Так, — сказал он, — приключения.

— «Звездный рейс»?

— «Подводный мир». Я пропустил несколько серий.

— Не смущайтесь, курсант. Я не спросила, как вас зовут.

— Слава. Слава Павлыш.

— Вот видите, Гражина вам не нравится, а Слава мне нравится. Так вот, Славик, я должна вам признаться, что сама еще два месяца назад вытащила из той библиотеки третью и четвертую серии «Подводного мира», несмотря на мой почтенный возраст и солидность.

— Вы не производите солидного впечатления.

— Я стараюсь.

Они спустились на лифте к центральному шару, потом Гражина побежала к себе в каюту переодеваться.

Павлыш прошел к кабинам.

Обычный корабль имеет два центра: пульт управления и двигательный отсек.

На «Антее» было три центра. Помимо двух обычных там были «кабины».

В обыденности этого слова была извечная попытка причастных к грандиозному делу снизить пафос причастности.

В космическом институте, который имел счастье заканчивать Павлыш, шла давнишняя и безнадежная война между профессорами, для которых уважение к правильной терминологии означало уважение к предмету изучения, и курсантами, которые даже на экзаменах не могли одолеть простых слов «телепортационные ретрансляторы».

К таким курсантам относился и Павлыш, который был хорошим, в меру старательным и в меру способным студентом, достаточно хорошим, чтобы попасть на «Антей» — предмет мечтаний многих поколений студентов.

По законам изящной словесности автор, дабы не привлекать к себе внимания читателей, должен на этом этапе рассказа заставить своего героя- Павлыша- по пути к «кабинам» продумать все, что положено знать читателю.

К сожалению, в данный момент ничто на свете не могло бы заставить Павлыша думать о проблемах, истории и перспективах телепортации, так как он с каждым шагом все больше проваливался в сладкую пропасть влюбленности, притом влюбленности, обреченной на разлуку, что всегда усиливает чувство.

За невозможностью использовать монолог Павлыша, автор вынужден сам поведать о предмете беседы.

К сожалению, для физиков и пилотов даже к двадцать третьему веку путешествие со скоростью большей, чем скорость света, оказалось прерогативой фантастов. Прыжки сквозь изогнутое пространство и подобные изобретения мечтателей пока не стали реальностью. Законы природы обмануть не удалось. Следовательно, за освоением планет Солнечной системы наступила пауза, которая грозила затянуться навечно. Звезды были недостижимы, так как путь к ним требовал сотен лет полета. Технически возможно было построить корабли, которые выдержали бы столь долгое путешествие, но нельзя было придумать бессмертного человека. Разумеется, мечта о выходе к звездам, к иным цивилизациям, существование которых оставалось лишь теоретическим допущением, продолжала бередить воображение. Проекты, разработанные мечтателями еще в двадцатом веке, рассматривались и обсчитывались, но не осуществлялись. Можно было построить гигантский корабль, снабдить всем необходимым, чтобы экипаж существовал в нем многие десятилетия. Чтобы космонавты рождались, росли, учились и умирали на борту корабля. Сто, двести, триста лет в пути…

Добровольцам, идущим на это, предлагалась пожизненная тюрьма, причем тюрьма, доведенная до абсурда- тюрьма не только для них самих, но и для их детей и внуков. К тому же можно было вычислить, что в подобном путешествии экипаж, как бы ни был к этому подготовлен и готов жертвовать собой и своим потомством, неизбежно деградирует, как деградирует любое человеческое сообщество, оторванное от остального человечества. Цель не оправдывала жертв.

Теоретически и даже практически был возможен и другой вариант. После отлета с Земли экипаж корабля погружался в анабиоз, из которого выходил к моменту высадки у дальней звезды. То же делалось и на обратном пути.

Таким образом тюрьма оставалась тюрьмой, однако заключенному давали возможность проспать бесконечно длинный срок и даже выйти на свободу.