Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Главное здесь — это пример, показанный отношением политического руководства Российской империи к таким случаям. Пример, который резко контрастировал с репрессалиями в отношении сдающихся рядовых в период Первой мировой войны.

Если внимательно вглядеться в документы того времени, то нельзя не отметить старания генералов, издающих репрессивные распоряжения, прикрыть собственную растерянность, вызванную тем обстоятельством, что война пошла не по спланированному до войны сценарию. Теперь приходилось учиться во время самой войны и, стиснув зубы, делать все для достижения победы. А это ведь нелегко.

Достаточно вспомнить только оправдание ген. А. А. Благовещенского, бежавшего от своих войск 6-го армейского корпуса во время Восточно-Прусской операции. Бегство командира вынудило корпус отступить, чем был оголен правый фланг центральных корпусов 2-й армии, угодивших в окружение — «двойной охват». В свое оправдание генерал Благовещенский заявил, что «не привык быть вместе с войсками». Как говорит по этому поводу А. А. Керсновский: «Мы видим, таким образом, что в русской армии могли быть начальники, „не привыкшие быть с войсками“, что подобного рода начальникам вверяли корпуса и что у них не хватало честности сознаться в своей „непривычке“ в мирное время и уступить заблаговременно свое место более достойным».[11]

В подобной практике было почти невозможно определить, были ли исчерпаны все возможности к сопротивлению или нет. Равно как и определить меру ответственности каждого сдавшегося бойца, брошенного не столько в бой, сколько «на убой» своими командирами. Тот же 6-й корпус в панике откатился в тылы, но разве это не естественная реакция на поведение командира? С другой стороны — почему никто из старших офицеров отступавшего корпуса, отлично понимавших, что отход оголяет тыл центра армии, не взял на себя ответственности и не удержал войск? Опять-таки каждый, наверное, помнил, что плен — это, скорее, несчастье, а не позор, каковой пример показала Русско-японская война. Раз уж прощали не только сдавшихся в плен («берут» в плен — раненых или безоружных), но и сдававших в плен.

Какое наказание понесли сдавшие в 1904 году Порт-Артур генералы Стессель, Фок и Рейсе? После длительного и закрытого суда — минимальное. Такое отношение власти к тем, кто, ничтоже сумняшеся, сдавал в плен противнику тысячи солдат, только поощряло сдачу. Отсюда и сдавший в плен целый корпус ген. Н. А. Клюев, и отдавший уже из плена приказ о капитуляции крепости Новогеоргиевск ее комендант ген. Н. П. Бобырь, и бежавший из крепости Ковно ее комендант ген. В. Н. Григорьев. В мирное время все они считались хорошими служаками, а генерал Клюев с 1909 года так вообще занимал пост начальника штаба Варшавского военного округа, то есть непосредственно готовился к борьбе с Германией. Хорошо подготовился, нечего сказать.

Как, в таком случае, относиться к сдававшимся в плен нижним чинам, которые распоряжениями командиров ставились не просто в безвыходное, но прямо в самоубийственное положение? Например, можно ли считать трусами и изменниками пару взводов, оставшихся от наступавшего по ровной местности батальона и теперь застрявших перед колючей проволокой, в которой артиллерия не пробила проходов? Отступление назад — верная смерть под прицелом вражеских пулеметов, а в то же время у этой полусотни солдат в руках винтовки. Сдача в плен формально будет «добровольной», но ведь свое собственное командование сделало все, чтобы батальон был уничтожен бесцельно, без пользы для дела, просто чтобы отчитаться перед штабом армии или фронта о «производимых контратаках». О таком случае (неудачное наступление 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта на реке Стрыпе в тщетной попытке помочь гибнущей Сербии) сообщает, к примеру, А. А. Свечин: «Работу штабных бюрократов мне пришлось наблюдать в январе 1916 г. Истощенные атакующие части соседнего корпуса, попадая в 300 м от австрийской позиции под сильный пулеметный огонь, бросали винтовки, поднимали руки и в таком виде продолжали движение через проволоку и австрийские окопы. Начальство же полагало, что окопы взяты, но не поддержанные резервами атакующие части не смогли оказать сопротивление контратаке и сдались. Три атаки производились в вечернем сумраке несколько дней подряд. Вместо признания недостаточности артиллерийской подготовки бюрократы полагали, что вся беда в том, что резервы следуют на слишком больших дистанциях, и настаивали на более близком надвигании последних, что только увеличивало потери и сумятицу при каждом новом штурме».[12]

Заодно гибель сотни собственных солдат можно представить в реляции таким образом, что будет возможно рассчитывать на очередное награждение или повышение по службе. Пример такой ситуации дает февраль 1915 года — 1-я Праснышская операция в Восточной Пруссии. Участник тех боев, характеризовавшихся большими и бессмысленными потерями, так как никаких оперативных бонусов наступление на Прасныш дать не могло, офицер показывает: «Наступать приходилось по местности совершенно открытой, с подъемом в сторону немецких окопов, земля была мерзлая, и цепи, залегая от невыносимого огня, не могли окопаться и поголовно расстреливались. Немцы даже делали еще лучше. Когда атакующие подходили к совершенно целому проволочному заграждению, приказывали бросить винтовки, что волей-неволей приходилось выполнять, и тогда их по одному пропускали в окопы в качестве пленных».[13] С формальной точки зрения получается добровольная сдача солдат в плен. А значит — те или иные репрессалии. А если по-человечески? Кто виновен в том, что русские стрелки повисали на не разрушенной артиллерией проволоке? Кто виновен в том, что русская артиллерия не имела снарядов (уже в декабре 1914 года приказы Ставки Верховного главнокомандования запрещали трату более одного снаряда на орудие в день)? Разве эти самые стрелки, наступавшие по открытой местности в лоб на пулеметы?

Проводя исторические параллели, А. А. Керсновский пишет, что в июне 1807 года в Кенигсберге тридцатитысячным французским корпусом Бельяра был окружен пятитысячный отряд генерала Каменского 2-го. Бельяр лично явился в крепость и предложил русским почетную сдачу. Каменский ответствовал: «Удивляюсь вам, генерал. Вы видите на мне русский мундир и смеете предлагать сдачу!» Русские пошли на прорыв и штыками добыли себе свободу, прорвавшись сквозь ряды вшестеро превосходящего неприятеля. Керсновский заключает: командир не только «командует», но еще и «имеет честь командовать». В Первой мировой войне немцы порой даже не предлагали сдачи: отдельные русские генералы сдавались сами, прося о сдаче, и сдавали вверенные им войска. Кто продвигал этих генералов в мирное время? Не те ли бездарности, что могли руководить операциями, имея лишь не менее чем двукратное превосходство в живой силе, а то и более того? После войны эти командиры оставили жалостливые мемуары, где сокрушались, что царизм не вооружил их как следует.