Войны Рима в Испании - Гельмут Симон

Следует при этом отметить известную небрежность Аппиана в работе с источниками. Так, он сообщает о том, что Вириат подстрекал к восстанию против Рима ареваков, беллов и титтов, «эти воинственнейшие племена», которые начали войну, названную Нумантинской (66, 279). Подобное пояснение явно излишне, если иметь в виду, что все эти три племени уже упоминались вместе в связи с их борьбой против римлян (48, 204; 50, 214). Очевидно, налицо шов между двумя разными источниками (ср. аналогичные случаи: Арр. ВС, I, 62 и 63; 100 и 101; Mithr., 68 и 69 и др.).

Именно на описание войн 154—133 г. приходится основная часть невыгодных для римлян эпизодов «Иберийской книги»: агрессия Лукулла против ваккеев и учиненная им резня в Кауке, вероломное избиение лузитан Гальбой, нарушение Цепионом мира с Вириатом, убийство последнего при попустительстве римлянина и отказ Цепиона награждать убийц вопреки собственному обещанию, двуличное поведение Квинта Помпея по отношению к нумантинцам, бесславное нападение Лепида Порцины и Децима Брута на ваккеев, необоснованное расторжение римлянами Манцинова договора. Не раз упоминается о корыстолюбии римских военачальников Лукулла, Гальбы, Лепида, которое наряду с жаждой славы любой ценой толкает их на дурные поступки, причем у Гальбы оно оказывается и вовсе единственным движущим мотивом. Даже о куда более добродетельном Сципионе Эмилиане Аппиан, перечисляя возможные мотивы разрушения им Нуманции еще до приказа из Рима, с сарказмом пишет: «Или, как полагают некоторые, [он сделал это], думая, что настоящая слава достигается великими несчастьями других людей» (98, 426) — чужими несчастьями, а не собственной доблестью!

В то же время испанцы изображены с нескрываемой симпатией: они отважны и выносливы, любят свободу, многие из них предпочитают смерть рабству, их бедствия вызывают сочувствие у автора. Рассказывая о сдаче Нуманции, Аппиан произносит настоящий панегирик ее защитникам: «Столь велика была любовь к свободе и человеческому достоинству (dvSpayaOia) в этом варварском и немногочисленном народе. Хотя в мирное время их было всего восемь тысяч человек, сколь частых и жестоких поражений не наносили они только римлянам! […] Сколько раз они вызывали на бой, да еще такого полководца (Сципиона Эмилиана. — А. /С.), который последним вел их осаду, окружив их 60-тысячным войском! […] Я решил рассказать все это о нумантинцах, видя, с каким упорством[8] переносили они несчастья, какие подвиги они совершали, и как долго выдерживали они осаду, несмотря на свою малочисленность» (97, 419 и 421)[9]. Аппиан восхищается лузитанским вождем Вириатом, подчеркивая его смелость, военный талант, справедливость, бескорыстие, простоту, умеренность, ярким примером которой становится мир, заключенный им с Фабием Сервилианом, хотя Вириат вполне мог уничтожить его армию: «Не зазнавшись от успеха, но считая, что будет хорошо, если он положит конец войне при таких счастливых для него условиях, он заключил договор с римлянами» (69, 294). Заметим, что Вириат — единственный неримлянин в труде Аппиана, которому свойственна умеренность. Правда, автор не умалчивает также и о набегах лузитан вопреки договорам с римлянами (58, 244; 59, 249), об «измене» кельтиберов в 143 г. (76, 322), но в целом его описание все же более благоприятно по отношению к испанцам, чем, например, в параллельных пассажах Диодора. Причины такого хода во многом обусловлены эпохой, когда писал Аппиан: далеко зашедшая интеграция провинций, рост влияния их уроженцев привели к упадку прежней романоцентристской концепции, когда Рим оправдывался при любых условиях, а побежденные народы всячески принижались. Естественно, будучи греком, Аппиан не мог разделять подобную концепцию и, отмечая мужество, упорство, благоразумие римлян, не забывает в других случаях напомнить об их жестокости, алчности и вероломстве. Народы же, сражающиеся с римлянами, изображаются их достойными противниками. И «Иберика» особенно показательна в этом смысле. Именно благодаря ей испанские войны Рима 154—133 гг. предстали через 2000 лет перед историками как одна из самых бесславных страниц истории Римской республики. И дело, думается, не в пристрастности автора (хотя в других книгах он ей отнюдь не чужд), а как раз в его объективности, которая обязывает не выпячивать положительные моменты любой ценой, а давать целостную картину, и не вина историка, если картина эта оказывается нелицеприятной.

Гельмут Симон умер 11 февраля 1962 г. в возрасте 32 лет. Наука потеряла в его лице перспективного исследователя. Он посвятил себя ей, став ассистентом при семинаре по древней истории университета во Франкфурте-на-Майне, после того как проработал некоторое время в качестве преподавателя. С удивительной энергией, вопреки мучившей его более трех лет коварной болезни, которая неожиданно остановила его сердце вскоре после защиты докторской диссертации, он довел до конца предлагаемую читателю работу, над которой трудился более семи лет.

Здесь представляется неуместным подведение итогов, запланированных еще самим автором, тем более что понимающий читатель вряд ли в этом нуждается. Содержательное повествование, которое, помимо обозначенной темы, заметно обогащает понимание римской политики и управления империей, несмотря на незначительные исправления и дополнения, может быть опубликовано в том виде, в каком оставил его нам автор.

В своей статье об Аппиане для «Реальной энциклопедии классической древности» Паули—Виссова Эдуард Шварц говорит о том, что в силу структуры нашей историографической традиции «для большей части древней истории изложение подробностей» невозможно. И если в нашей книге все-таки предпринимается такая попытка в отношении важнейшего отрезка римской истории, то это требует определенного обоснования.

Прежде всего, мне хотелось бы с помощью максимально полного изучения фактов дать характеристику событий, людей и хода их мыслей. Историку трудно выполнить эту задачу, если он будет таким скептиком, как Шварц, и станет ограничиваться лишь правилом поп liquet, тем более что и сам Шварц не стал бы отрицать, что в дошедшей до нас традиции подчас имеются подлинные сведения.

Однако все это ничего не давало бы, если бы по отношению к испанским войнам римлян 154—133 гг.[10] мы не чувствовали бы себя в каком-то смысле в особом положении: в отношении этих лет наши источники содержат данные о событиях, почти всегда бесславных для римлян. Если не исходить из абсурдного тезиса, будто античные историографы из соображений художественного порядка хотели в данном случае создать разительный контраст по отношению к совсем иначе описываемым великим деяниям римлян, то их пассажи на испанскую тему благодаря своему содержанию приобретают высокую степень достоверности. Поэтому здесь мы вполне можем ощущать себя на твердой почве. При несовпадении свидетельств какое-то определенное решение тем не менее во многих случаях вполне реально, хотя элемент субъективности, конечно, остается. К тому же не всегда приходится иметь дело с одним и тем же пластом традиции. Что же до вопроса об источниках, то вполне возможно приблизиться к его решению если не для всех, то хотя бы для некоторых известий. Так что вполне возможно уйти от того, о чем скептически высказывался Эдуард Шварц, когда говорил об источниках XXV-XXXV книг Диона Кассия. Там же, где отсутствует всякая возможность контроля, нужно решать вопрос, исходя из внутреннего правдоподобия данного свидетельства, определяемого использованием в тексте. Об этом еще будет идти речь в соответствующих местах этой книги.