Схватка - Александр Семенович Буртынский

Андрея за руку — словно обожгла. — Ой, який гарный вофицер, може, присядете, чайку сготовлю.

— Да… нет, как старшина…

— Даже белье не успела прибрать, — оборвал Довбня, метнув в Андрея косой взгляд. — Мужское?

— Да то ж Степино. Мати палец поризала, то я ж парубка выручила. Ну шо ж вы, лейтенант… А то приходьте завтра на блины.

— Степаново, значит, — повысил голос Довбня. — Может, Иваново или еще чье-нибудь?

— А вы сами спытайте, — как бы не обращая внимания на старшину, хлопотала вокруг Андрея хозяйка. Может быть, впрямь решила попотчевать — бросила на стол плетенку с пирожками. Довбня вдруг ругнулся, шумно выдохнув сквозь сжатые зубы:

— Ну-ну…

— Брезгуете?

— Это оставь другим гостям. Нам не надо, сыты! — Решительно заглянул в соседнюю комнату. Отдернул занавеску в закутке, где кутались в одеяло двое глазастых ребятишек. И все это не глядя на теребившую монисто хозяйку, для которой в эту минуту, казалось, не было ничего важнее «гарного» лейтенанта: откуда он, надолго ли в эти края, женат ли…

— Невест-то у нас лопатой греби… Я? Что вы, я уже старая. Двадцать пять да двое дитэй, — говорила, будто сыпала звонким горошком, с пугливым смешком в стрелявших по сторонам глазах, теперь в них все явственней проблескивал спокойный холодок.

Старшина снова процедил:

— Ну-ну! — И, не оборачиваясь, жестко кинул Андрею: — Айда, лейтенант! Кончай веселье…

Собака все еще захлебывалась в будке у сарая, рвала цепь, Довбня посветил фонариком на снегу, но все подворье вокруг темневшего сарая было укрыто нетронутой белизной. С затаенной хмурью, в которой почудилось что-то похожее на упрек, сказал:

— Или кого ждала, или уже проводила, в любом случае — пустой номер, спугнули.

— Кого? — спросил Андрей, ступая вслед за Довбней под аккомпанемент собачьего лая, слышимого, должно быть, по всей округе.

— Не гадалка — не знаю!

— Веселая… Может, кто из своих?.. — Он пытался смягчить рассерженного старшину, понять причину его недовольства.

— Может. Все может быть. Двое детей, от кого — неизвестно. Война наколесила. Веселая, дальше некуда.

— А кто такой Степан?

— А, Степан, — отмахнулся старшина, — сын предпоссовета Митрича!

— Митричу-то еще по приезде надо было представиться. Как?

Довбня не ответил, видимо желая подчеркнуть неуместность вопроса. Внутри у Андрея стало закипать, но он все еще старался сохранить мир с этой пятипудовой занозой в тулупе, им ведь работать бок о бок.

Какое-то время он глядел на крайний дом под цинковой крышей у самого оврага и, повернув, зашагал в обратный путь, вверх по тропе.

— Дом-то чей?

— Митрича!

Неожиданно Довбня остановился, и Андрей едва не наткнулся на него.

— Вы вот что, лейтенант, — голос старшины прозвучал сухо, — нет опыта в наших делах, так вели бы себя поскромней.

— В чем дело? Я с вами в рейд не напрашивался.

— Сами все понимаете, — отмахнулся тот рукавичкой, даже не оглянувшись.

— Может, спокойно поговорим?

— А я и не думал волноваться. Мы, знаете, тоже кое-чего повидали.

— Да в чем дело, черт побери?!

Ну и апломб! Похоже, назревала размолвка, из тех, когда спор на повышенных тонах только заводит в тупик. Этого нельзя было допустить. Вины за собой Андрей не чувствовал, лишь смутно догадывался, что дело касается Насти.

— Во-первых, — отрубил старшина, — это вам не фрицев из траншеи таскать. Тут нужна тонкая работа.

— Так…

— Я бы ее, гулену, сгоряча расколол, она уже путалась, если бы не вы со своими нежностями. Растаяли, потекли!

— Все?

Неужто он свалял дурака, дав Насте опомниться, прийти в себя? Андрей невесело рассмеялся, Довбня тоже хмыкнул неопределенно, пуская дым в небо. И хотя примирение, казалось бы, состоялось, в душе остался осадок. Но идти рядом и молчать было и вовсе глупо.

— А что же мы к Митричу не зашли?

— Неудобно беспокоить. А вы можете вернуться, если есть желание.

В словах его почудилась недомолвка.

«Нет, пожалуй, ничего из нашего сотрудничества не выйдет. А жаль», — подумал Андрей, а вслух сказал:

— Завтра выходной, зайду.

Распрощались довольно сухо у самых бараков, на языке еще вертелось терпкое слово, но Довбня молча двумя пальцами козырнул, точно смахнул с носа снежинку, и Андрей ответил тем же. И то ли краска прихлынула к щекам, то ли вдруг пахнуло откуда-то слабым оттепельным ветерком — да нет, вроде бы не время, — почудился запах весны.

По дорожке с автоматом на груди, прохаживался коротышка Бабенко.

— Будто бы потеплело, — сказал лейтенант.

Тут бывает такое, — сказал Бабенко с каким-то непривычным, мечтательным оттенком в голосе. — По детству знаю. Только обманчиво это, утром еще круче завернет. И, закуривая, добавил: — Я ведь недалеко отсюда жил, за Сарнами, в пяти километрах от Кольки. Бараничи…

Андрей улыбнулся:

— У него Коровичи, у тебя Бараничи…

— Да уж такая местность. Кроме баранов да коров наши предки ничего не видели, зато сейчас поумнели, полсвета прошли. И теперь что-то не тянет в село.

— А куда же?

— В Киев могу махнуть. Зараз на стройке руки нужны, семь классов есть, остальное доберу.

— Вполне.

— А Кольку тянет. Надо же. Одессу свою забув, село снится. Может, из-за памяти, там же Фросина с дитем могила.

Фросю расстреляли немцы за то, что не сняла со стены Колькин фронтовой портрет. Спросили: коммунист? Фрося, бывшая портовая табельщица, так и не выбравшаяся из отпуска домой, в Одессу, измученная дорогой, с ребенком на руках, крикнула: «Да!» И немец дал очередь. А Колька-то был беспартийный.

— Пригляжу, говорит, работенку загодя. Да и маты б ему повидать. Может, отпустите, товарищ лейтенант? Вин сам просыть стесняется.

«Вот такие они у меня все друзья-приятели, бывшие разведчики. В другой раз Бабенко с Политкиным того же молчуна Кольку до бешенства, до слез вышутят, а тут, гляди, ходатай, горой встал».

— Вы теперь сами хозяин, вроде коменданта. Собственным правом, а?

— Запрещены отпуска.

— Много кой-чего запрещено человеку, як говорив один мой знакомый язвенник, покупая пол-литру, А жить надо, — шутливо заметил Бабенко.

— Подумаю.

— Он не подведет, Колька…

Луна скатывалась к зубчато-черной полосе леса. Расстилавшийся в низинке поселок с вытянутым к хуторку хвостом дворов казался издали большой нахохлившейся птицей, таившей под крыльями людское тепло. Темно поблескивали окна. За ними — чужая, незнакомая жизнь. Сколько таких городков возникало на долгом военном пути и оставалось позади! А сейчас мир. У поселка зеленое имя — Ракитяны. Когда здесь поселились люди, когда построили завод? Может, десять, может, сто лет назад, и все эти сто лет они живут в этих домишках, бараках, довольствуясь малыми прибытками да тем, что дают огороды. Из сараюшек изредка доносится поросячье сопенье, коровий приглушенный вздох…

И снова он поглядел вдаль, где смутно виднелся хуторок, и чем-то он тревожил и