Полет гарпии - Робин Хобб

Плечо начало распухать, рукав кожаной куртки сделался тесен. Нужно найти помощь, пока она окончательно не ослабела. Ки с трудом вскарабкалась по высокому желтому колесу фургона на дощатое сиденье. За ним находилась кабинка, в которой она, возчица, жила и содержала свое хозяйство. Ки неуклюже забралась внутрь, постаравшись не задеть больным плечом за косяк узенькой дверцы. Спальная полка находилась высоко, и у Ки не было сил легко вспрыгнуть туда, как она это проделывала когда-то. Одеяла, сложенные на соломенном тюфячке, так и притягивали взгляд, но Ки не могла позволить себе передышки.

На стенах тесной кабинки было полно всевозможных полочек, шкафчиков, крючков и деревянных гвоздей. Ки вытянула один из ящиков и извлекла из него рваные остатки старенькой юбки. Действуя здоровой рукой и зубами, она оторвала кусок и соорудила из него повязку, подвесив больную руку на груди. Потом оторвала колбаску от длинной связки, свисавшей с крюка на низком потолке. Ки впилась зубами в жесткое, пряное мясо, и пустой желудок немедленно откликнулся голодным ворчанием: с тех пор, как она ела в последний раз, минул целый день и целая ночь. Лицо у Ки тоже болело, особенно больно было двигать челюстью. Ки вспомнила лапу гарпии, стиснувшую ее лицо. Она проглотила разжеванный кусок и откусила еще.

В крохотное окошко кабинки проникал серый утренний свет, но Ки в нем не нуждалась. Она и так наизусть знала здесь каждую мелочь. Запасная рубашка Свена по-прежнему висела на привычном гвозде. На полке валялась раскрашенная деревянная кукла-марионетка: неловкие пальчики маленького Ларса перепутали нити. На другой полке лежала игрушечная лошадка, лишь наполовину проклюнувшаяся из толстого чурбака. Рядом лежали резцы и стамески Свена. Никогда ему уже не доделать игрушку сынишке. Ки вспомнила, как он сидел у огня, как осторожно двигались его огромные руки, бережно выпуская лошадку из толщи чурбака. А рядом с ним, прильнув кудрявой беленькой головкой к отцовскому боку, сидела малышка Рисса. Вечно она совала носик чуть не под лезвие его ножа, двигавшегося так медленно, так осторожно…

Ки выбралась из кабинки и, скрипя зубами, спустилась на землю. Подняла здоровой рукой тяжелые, толстые ремни сбруи и негромко звякнула ими. Громадные серые кони послушно подошли к ней. Их немало озадачил ее хриплый, каркающий голос, но Ки, то подталкивая, то умоляя, заставила их встать как положено. Она надевала упряжь и застегивала многочисленные пряжки, действуя по-прежнему одной рукой и зубами.

Наконец она забралась на сиденье и собрала вожжи. Ударом пятки сняла фургон с тормоза… Никто не подбежал и не забрался по колесу, торопясь занять место рядом с нею. Там, где к ней прижималось бы теплое детское тельце, теперь дышал холодом стылый утренний воздух. Напоследок Ки бросила усталый взгляд в небо. Оно было синим и совершенно пустым. Она все-таки изгнала с этого неба зловещие крылья. Ки пожала плечами и легонько встряхнула вожжи. Серые кони напряглись и потянули. Ки поехала вперед.

Одна…

Ветер донес до слуха Ки смех, потом обрывки старой, с детства памятной песни, и ее губы тронула невольная улыбка. Серые тяжеловозы Сигурд и Сигмунд, и те навострили уши и принялись побыстрее переставлять могучие медлительные копыта. Они знали, что впереди ждал яркий костер, прохладная вода и лужайка с зеленой свежей травой. Еще там будут другие фургоны, множество детей, чьи маленькие руки так славно гладят и похлопывают по бокам, и, конечно, кони, выпряженные на ночь. Ки сразу заметила, как оживились ее любимцы, и ощутила это, будто невнятный попрек. Нет, в эту ночь Сигурд и Сигмунд не вкатят ее фургон в круг повозок ромни. Сколько времени минует, прежде чем она вновь решится въехать в их многолюдный лагерь и присоединиться к шумному веселью, сопровождавшему вечернюю пирушку?.. Может, вообще никогда. Слишком много призраков ехало вместе с нею в фургоне, вглядываясь сквозь ветви в мерцание костров за деревьями…

Ки достигла места, где от большака отделялась узенькая дорожка со следами колес. Дорожка вела по усеянной пнями просеке. Хорошее место, где заночевавших ромни никто не потревожит до самого утра. Серые замедлили шаг и попытались свернуть. Ки дернула вожжи, не давая упряжке сбиться с избранного ею пути. Она старалась не слушать дружелюбного ржания, которым пасшиеся кони приветствовали ее упряжку. Голоса ромни, сидевших вокруг костров, сделались громче: кочевой народ понял, что мимо проехал фургон. Кто-нибудь обязательно спросит: «Кто это был?», и ему расскажут – полушепотом. Вот так. Если она и дальше будет держаться особняком, она, пожалуй, превратится в легенду. Ки, одинокая возчица с полным фургоном привидений. Она невесело улыбнулась. Ки, избравшая одиночество и тем поправшая обычай народа, который принял ее как свою…

С того дня, когда она сделала свой выбор, минуло уже два года. Дети, которые учились теперь говорить, были тогда едва заметными бугорками под фартуками у своих матерей.

Ки шаталась и едва не падала с сиденья, когда Сигурд и Сигмунд втащили фургон в круг света, в круг выстроившихся повозок…

Большой Оскар примчался бегом и подхватил начавшую падать Ки. Риффа приняла у него ее легкое тело и уложила на мягкие шкуры у костерка. Многоопытным движением она дернула и повернула больную руку Ки, вправляя плечо. Ки вздрогнула, но рука начала слушаться. Риффа укрепила тряпочную повязку и принесла Ки горячего, пряного чаю, заправленного целебными зельями. Ки бессильно лежала на меховых одеялах, следя глазами за тем, как рослые, крепкие мужчины-ромни распрягают ее тяжеловозов и уводят их прочь. Дети сновали кругом, по мере сил стараясь помочь взрослым: одни натаскали воды в опустошенные бочонки, другие вытащили из кабинки постель Ки и разложили ее на траве. Потом Ки уснула и проспала до самого утра. Весь следующий день она ничего не делала, только наблюдала за женщинами – полными, крупными, разодетыми в яркие цветные юбки и просторные, не стеснявшие движений рубахи. Темноголовые большеглазые дети в изорванных одежонках бегали туда и сюда, играли, смеялись и верещали.

Ки повидала немало народов, но среди ромни она более чем где-либо чувствовала себя дома…

В лагере было семь повозок и порядочная толпа людей. Женщины-ромни были рослыми, темноволосыми и полногрудыми. Их красота и могучая стать перекликалась, по мнению Ки, с великолепием их упряжных лошадей – рослых, тяжеловесных, с густыми длинными гривами и коротко подстриженными хвостами. Мужчины были вполне под стать своим подругам; возраст разве только добавлял им кряжистости – старики были несокрушимы, словно узловатые пни. А дети – дети играли в старые, как мир, детские игры, резвясь на мягком мху под деревьями. Люди ходили между фургонами. Кто-то раскладывал постели проветриваться на траве, кто-то пек лепешки на плоских камнях в жару углей. Вот на просеку вышла из леса молодая пара: с пояса женщины свешивалась целая связка жирных, только что пойманных кроликов, а мужчина нес корзину диких слив, собранных в лесу. Ладони Оскара были перепачканы клейкой черной мазью, которой он пользовал треснувшее копыто коня. Риффа тоже знай хлопотала: пропитывала маслом сбрую, кормила грудью меньшого, латала протершееся одеяло… и при этом ни на шаг не отходила от Ки. Она приносила ей чай и еду, не дожидаясь, пока та попросит, и то и дело смазывала приятно холодившей мазью рваные раны у нее на лице. Ки ни о чем не расспрашивали. Экая невидаль: муж и дети подевались неизвестно куда, а женщину точно злые собаки кусали. Ромни не любили растравлять раны – ни себе, ни другим. Этот народ поколениями привык к тому, что времена тяжелы и легче не делаются. Лучшим лекарством от всех бед они почитали молчание.