Колдунья поневоле - Александр Бушков

Император вновь сделал загадочный жест, неведомо чтоозначавший. «Доигрались, – мелькнуло в голове у Ольги. – Нечего былосвязываться с дурацким крестьянским колдовством, предупреждали же умные люди:не буди лиха, пока оно тихо…»

Она передвинулась вправо вдоль перил – и по ним громко чиркнулзасунутый за пояс пистолет. Ольга и не пыталась протянуть за ним руку, это былобы уже чересчур: стрелять в доме, и во что? В картину… Она просто-напростопринялась помаленечку отступать в сторону ведущего к ее комнате коридора,надеясь, что все как-нибудь утрясется само собой, как только она потеряеткартину из виду. Вот уже совершенно не видно ожившего императора, и никто,разумеется, не покинул картины, не пустился за ней следом, мало ли что можетпочудиться… Привиделось после всех ночных приключений, напряжения и страхов,детские воспоминания сыграли злую шутку…

Уже почти успокоившись, Ольга улыбнулась – и едва несхватилась все же за пистолет, но вовремя опомнилась и убрала руку. Возникшаяперед ней сгорбленная фигура в капоте и в чепце никакого отношения кпотустороннему миру не имела: это Бригадирша, по своему обыкновению непроизводя ни малейшего шума, брела куда-то целеустремленно и не столь уж медленно.Она до сих пор была довольно бодрой, несмотря на восемь десятков лет заспиной, – и не выказывала никаких признаков помутнения рассудка.

Облегченно вздохнув, Ольга сказала со всей вежливостью:

– Добрый вечер, бабушка…

Строго говоря, старуха не приходилась бабушкой не толькоОльге, но и Татьяне – а, точности ради, являлась двоюродной сестрой отца князяВязинского, поселившейся в имении в незапамятные времена по совершенно забытымнынешним поколением причинам, когда девушек еще и на свете не было. И никто непомнил, почему так вышло. К классическим приживалкам старуху никак нельзя былоотнести, поскольку она располагала значительными средствами и вроде бы дажепарочкой собственных имений с пятью сотнями душ где-то далеко отсюда. Просто встарые времена она отчего-то именно здесь обосновалась, и все к тому привыкли.Домашние к ней обращались «бабушка», а за глаза звали Бригадиршей – посколькуее покойный муж именно до этого чина дослужился в те безвозвратно унесшиесягоды, когда в армии были еще бригадиры. Почему-то имя ее и отчество неупотреблялись совершенно, и Ольга вновь поймала себя на том, что их решительноне помнит.

– Доброй ночи, душа моя, – молвила Бригадиршасовершенно безмятежно, без тени укора.

– Я… хотела прогуляться по парку, – сказала Ольгас непонятно откуда взявшимся чувством вины: Бригадирша в жизни не делалазамечаний ни ей, ни Татьяне, не пыталась играть роль строгой воспитательницы иуж никогда не наушничала.

– A beau mentir qui vient de loin.[1]

Лицо старушки было, с точки зрения безжалостной молодости,ужасным – сплошная сеть морщин, а вот глаза были ярко-синие, ничуть невыцветшие и не потускневшие. Поневоле вспоминалось, как однажды престарелыйграф Лассиц, мечтательно закатывая глаза, говорил князю: «Вы и представить себене можете, как кружила головы Жюстин при дворе двух императриц и недолгомцарствовании Петра Федоровича…» Ну да, конечно, Жюстин, Устинья Павловна…

– По парку, так по парку, – кротко сказалаБригадирша. – Лишь бы не там, где изволит сомнительно блистать этотпруссак, похожий на жердь с прицепленными погремушками…

Всем в усадьбе было прекрасно известно, что Бригадиршапитает к пруссакам категорическую нелюбовь – за то, что в Семилетнюю войну годпродержали в плену, предварительно изранив картечью и саблями, будущегобригадира, а тогда поручика. Этот ее пунктик принес Устинье Павловнеопределенные житейские неудобства во времена незадачливого Петра Федоровича –но послужил наилучшим образом при следующем царствовании…

– Мир, право, перевернулся, – скорбно продолжаластарушка. – Родовитейший русский князь должен в видах политики приниматьэту прусскую глисту чуть ли не с раболепием…

– Политика, бабушка, вещь циничная, – сказалаОльга.

– Кто ж спорит? В мою молодость политикой, бывало, до тогоувлекались, что самодержцев мимоходом душили, а простых князей с графами, неговоря уж о полковниках и прочих поручиках, шеренгами гнали кого на плаху, когов Сибирь… Но вот при чем тут прусский парвеню, который у себя дома слаще трескиничего не видывал? Волдырь на ровном месте – Пруссия… Мы с ней, изволите ливидеть, вознамерились дружить пылко… Qui a le loup pour compagnon, porte lechien sous le hoqueton[2]. Душа моя, у тебя вид отчего-то испуганный… –Синие глаза глядели проницательно и умно. – Тебя, часом, не этот лишалопай напугал?

– Какой? – недоуменно спросила Ольга.

– Да вон тот корсиканский выскочка с картины, –сказала Бригадирша самым обыкновенным тоном. – Кому же еще здесьбезобразничать?

– Как это? – спросила Ольга неуверенно.

– Как, как… Идешь мимо него ночью, а он, прохвост,начинает руками показывать невесть что, таращиться как живой, глазами вертеть…Ты, конечно, голубушка, девица, как нынче выражаются, современная ипрогрессивная – правильно я ваши словечки выговариваю? – только такие вещивовсе от вашего прогресса не зависят и происходят сами по себе, хоть ты тресни…В самом деле, никогда не видела, как он из себя живого строит?

– Может быть… – в растерянности произнесла Ольга.

– Значит, видела, – удовлетворенно сказаластарушка. – То-то и бледновата… Пренебреги, душа моя. Никакого вреда онникому причинить не волен, а то, что вертит глазами и водит ручонками – деложитейское… Это бывает. Напущено на картину, вот и весь сказ. У кого болото, укого лес с разбойниками, а у нас напущенная картина. Случается. Скажу тебе посовести, в округе бывают вещи и поопаснее, так что я бы на вашем месте по лесамне носилась очертя голову…

Ольга искренне сказала:

– Вот уж где мы не встречались ни с чем… таким, так этов лесах. Разбойники, конечно, водятся, где же без них…

– Я не про разбойников говорю. Я про другое.

– В жизни не видела, – сказала Ольга.

– А ты не зарекайся, не зарекайся… Ступай уж, что тебелясы точить с выжившей из ума старухой… Пруссак где, вот кстати?

– Изволят любоваться балетом, – сказала Ольга,заметно повеселев после того, как узнала столь успокоительные новости окартине.

– Сказала б я, чем ему любоваться, без прикрас ипростыми словами, как было принято без лишних церемоний при государынеЕлизавете Петровне, да не хочу подавать дурного примера современному юношествув твоем лице… Ступай уж, егоза…

И старушка двинулась дальше. Ольга видела, как она,задержавшись напротив картины, выпростала из обширных складок капота сухонькийкулачок и мимоходом погрозила – настолько привычно, что это, сразу ясно,происходило не в первый раз. Сразу вспомнились все россказни, кружившие вокругБригадирши – что она, в молодости частенько наезжая в Париж, по живостихарактера присутствовала на сеансах черной магии, приятельствовала сознаменитыми то ли шарлатанами, то ли настоящими колдунами вроде Калиостро.Вовсе уж глухо говорили о какой-то ее амурной истории, оказавшейся самымпричудливым образом перемешанной то ли с некромантией, то ли с другимчернокнижием. Вполне могло оказаться, что если на картину и в самом деле напущено,то не просто так, а в честь конкретного адресата – болтают еще, что Бонапарт,будучи еще генералом, поссорился с Бригадиршей в Париже, и в этой невнятнойистории опять-таки присутствовало нечто такое, что не к ночи поминать. Людивосемнадцатого столетия, как известно, жили ярко, очертя голову бросаясь влюбые приключения, лишь бы приятно щекотало нервы и будоражило кровь…