Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

глазами из стороны в сторону. Зал, сооруженный в форме полумесяца, предстает перед моим взором во всей своей красе и новизне. Запах только развернутой из пленки мебели, который столь различим в этих стенах, подвергает сомнению мои прежние домыслы — здесь никто не гостил до сегодняшнего дня. Напротив меня — три широких окна, растянувшиеся от пола до потолка, к бокам которых сдвинут золотисто-желтый тюль, и открывающие вид на заднюю часть участка. Посередине помещен изящный кожаный диван лимонного цвета, установленный за стеклянным столиком, с двумя креслами, стоящими по левую сторону дивана противоположно друг другу. Левее занимает место белоснежный камин с эффектом пламени, над которым висит телевизор, а чуть левее репродукции двух картин, среднего размера, одна — Винсента Ван Гога «Звездная ночь», вторая — Архипа Ивановича Куинджи «Лунная ночь на Днепре». «Мои любимые картины». По правую сторону — библиотека. Книжный шкаф, длиной во всю стену с налетом старины, — стеллажи изготовлены из массива дерева — заполненные как современными, так и старинными печатными изданиями. Поднимая голову то вправо, то влево, я охватываю эту небольшую миниатюрную роскошь и подмечаю протянутую на багете гирлянду в форме звездочек.

— Я открою окошко — надо бы запустить сюда свежего воздуха, — гласит Джексон, пока Ритчелл пускает в меня говорящий взгляд: «А ты переживала».

Неверно истолковав его слова, мне становится совестливо, и я подумываю, как загладить свой косяк. Смотрю на него, улыбаясь его мальчишеской выходке.

— Джексон, — начинаю я, глубоко тронутая этим жестом, но он обрывает меня словами, сияя игривой улыбкой:

— Дамы, вы тут осматривайтесь, приводите в порядок стол, на котором тоже нужно снять пленку, а я пойду выгонять Питера — он уже перепарился.

— Спасибо еще раз, Джексон! Мы не подведем тебя, ничего не испортим. И та особа, для которой построен этот замок и не заметит здесь присутствия чужаков.

С шутливой строгостью, стоя уже в проходе, великодушный хозяин мини-дворца выражается:

— Как бы не обозлилась она на меня и не устроила «кузькину мать».

Мы смеемся и остаемся с подругой вдвоем.

— Мила… ты только взгляни… — Ритчелл тушит свет и вставляет в розетку шнур. — Все как ты любишь — звезды и снаружи, и внутри, оживотворяющая писательская среда. Для тебя… А-х-х-х-х…

Я не спускаю глаз с огоньков, не веря, что Джексон продумал всё до таких мелочей для меня.

— Подруга-а-а, — лепечу, как ребенок, — я…я… я даже не знала, что он такой…

— Ага-ага, не знала, — опровергает она меня, меняя режимы сияния пультом, — он таким всегда был. Ты успела забыть: воздушный шар, яхта, песни, путешествия, которые он дарил тебе?!

* * *

Разложив льняные салфетки, серебряные приборы, бокалы, мы с Ритчелл зажигаем свечи в канделябрах и ставим декоративные, обкладывая ими весь стол, вводим в работу камин, воссоздающий имитацию живого огня.

Джексон отдал всем распоряжения в машине: они с Питером покупают продукты, мы с Ритчелл готовим, я к этому еще и ответственная за расстановку приборов на столе, Питер, как выразился Джексон, «клоун и комик» отвечает за программу нашего вечера, обязуясь настроить фильм и музыку на старинном проигрывателе с круглыми пластинками — патефоне. На вопрос брата: «А чего будешь делать ты? Всем расписал обязанности, а себе?», Джексон ответил: «Как же! Я выполняю главную обязанность владельца дома — предоставить помещение». Командование, которое Джексон проявляет на работе, сказывается и на его внерабочей жизни. В нем есть жилка, способная заставить организовать команду, создав из нее отдельный организм.

Ни один день я пробивала баррикаду, чтобы отыскать в нем того нежного и заботливого мужчину, которого я полюбила много-много лет назад. И мне удалось пробиться сквозь нее, найти прежнего Джексона, выстроившего по периметру своего сердца крепкую стену яко бы нового человека. Под этой непринужденной естественной оболочкой, совершаемой любое действие небыстрыми движениями, кроется непреодолимая мощь, титановая сила воли и решительность добиваться всего до конца. Ни одна из прочитанных мною статей о нем, — о том, какой он жестокий, гордый, упрямый, с мощной харизмой и как он решительно завоевывал сердце каждой светской дамы, попадавшей и намеренно, и ненамеренно в сеть его обаяния, но он не давал доступа никому к его ледяной душе — не раскрывала всю правду. Я не пропустила за все годы ни одной хроники о нем, но журналисты и корреспонденты явно мерили его своими мерками. Иногда я позволяла себе поверить в то, какими качествами его олицетворяли — малодушие, грубость, непроницаемое хладнокровие, эгоизм, но на смену веры приходило сомнение.

Человек меняется на протяжении всей своей жизни, расставляет то одни, то другие приоритеты, отбирает набор принципов, которые больше всего подходят ему, но непримечательная на первый взгляд деталь, с которой он вышел на этот свет, остается с ним до конца, как бы и чем бы он не пытался ее загладить — скрыть широкую улыбку, тайно сделать доброе дело, позволить себе то, что не позволять при присутствии других… У Джексона такой особенностью является щедрость, при чем не та, которая появляется, когда им овладело сочувствие или жалость, она живет в его душе постоянно. Он делает что-то не считаясь, сколько бы ему это ни стоило не только материальных ресурсов, но и физических. Если он делает что-то приятное, покупает, дарит, то это основывается на качестве. И когда я раскопала толщу его стены передо мной вновь расцвел этот элемент его натуры, и я вынесла убеждение, что полюбила его сильнее.

Я переодеваюсь в новый наряд, купленный в Италии, — платье-комбинация шоколадного оттенка на тонких лямках и на талию надеваю вечерний белый жемчужный корсет, возвратившийся снова в моду. Расчесавшись, уложив волосы на две стороны, я преображаю свое лицо легким макияжем и, пользуясь минуткой уединения, я мечтательно взираю на залитый лунным светом ландшафт. Темное бархатное небо, покрытое звездной ризой, спит теплым умиротворяющим сном девушки. Не удержавшись от порыва, чтобы в такие минуты не взять в руки какую-нибудь книгу и не прочесть пару строк, я делаю пару шагов к хранилищу книгу и мои глаза останавливаются на одной из них — Джон Грин «Виноваты звезды», которую я читала раз двадцать. Листаю ее и прочитываю через строку мысли главного героя: «Я влюблён в тебя, и не хочу лишать себя простого удовольствия говорить правду. Я влюблён в тебя, и я знаю, что любовь — это просто крик в пустоту, и что забвение неизбежно, и что мы все обречены, и что придёт день, когда все наши труды обратятся в пыль, и я знаю, что солнце поглотит единственную