Гимн - Айн Рэнд

Нам хочется писать и писать это имя, прокричать его во все горло, но мы осмеливаемся лишь шептать его. Мужчинам запрещено замечать женщин, а женщинам мужчин. Но мы думаем об одной из них, о тех, имя которых Свобода 5-3000, мы не думаем о других.

Женщины, которые работают с землей, живут в Доме Крестьян за Городом. Там, на окраине, есть большая дорога, ведущая на север. И мы, Подметальщики, должны поддерживать чистоту этой дороги до первого столба. Вдоль нее изгородь, а за ней простираются поля, черные, вспаханные, похожие на громадный раскрытый веер. Борозды сходятся к какой-то невидимой руке за горизонтом. Они простираются от нее вперед и широко распахиваются перед нами, как черные пластинки, на которых блестят тонкие зеленые прожилки.

На полях работают женщины, и их белые туники, развевающиеся на ветру, похожи на крылья чаек, бьющихся о черную землю. Тем мы и увидели Свободу 5-3000. Они шли вдоль борозды, и тело их было прямо и тонко, как металлическое лезвие, твердые глаза блестели. В них не было ни страха, ни доброты, ни вины. Их блестящие волосы переливались золотом на солнце. Дикие, они как будто умоляли кого-нибудь их приручить. Они бросали зерна, будто соблаговолив бросить этот презренный дар, а земля была нищенкой у них под ногами.

Мы стояли, не двигаясь, впервые познав страх, а затем и боль. Мы стояли, не двигаясь, чтобы не расплескать эту боль, более драгоценную, чем удовольствие. Затем мы услышали, как кто-то позвал: "Свобода 5-3000". Они повернулись. Так мы узнали их имя и не отрываясь смотрели, как они уходили, пока туника не пропала в голубом тумане. И на следующий день мы опять пришли на северную дорогу и завороженно смотрели, как Свобода 5-3000 работали в поле. С тех пор мы вновь и вновь каждый день испытывали эту тоску ожидания начала работы на северной дороге. И там мы видели Свободу 5-3000. Мы не знаем, замечали ли они нас, скорее всего — да. Однажды мы подошли близко к изгороди, и вдруг они повернулись к нам, подхваченные каким-то водоворотом. Минуту они неподвижно, подобно камню, стояли, пристально рассматривая нас, глядя прямо в наши глаза. На лице не было ни улыбки, ни приветствия. Но его выражение было напряженно и глаза темны. Они отвернулись так же резко, и быстро пошли прочь.

На следующий день, подойдя к изгороди, мы заметили улыбку. Они улыбались нам. И мы улыбнулись в ответ. Их голова откинулась, руки повисли как плети, будто великая усталость окутала все тело. Они не смотрели больше на нас, взгляд был обращен в небо. Они повернулись, и мы почувствовали, как невидимая рука дотронулась до нас, тепло ее прошло с головы до ног.

Теперь мы приветствовали друг друга глазами, не осмеливаясь говорить, каждый день. Говорить с людьми других профессий, кроме как на Общественных Собраниях, — преступно. И вот однажды, стоя у забора, подняв руку ладонью вниз, мы медленно протянули ее к Свободе 5-3000. Если бы другие заметили это, они бы ничего не поняли. Было похоже на то, что мы заслоняемся от солнца. Но Свобода 5-3000 заметили и поняли все. Они сделали так же. С этого дня мы так приветствовали Свободу 5-3000, и они отвечали так же. И никто не мог заподозрить ничего дурного. Мы не удивляемся этому нашему новому преступлению. Ведь это уже второе преступление. Предпочтение, совершенное нами, ведь ни об одном из братьев мы не думаем, как о Свободе 5-3000. Не знаем, ни почему мы думаем о них, ни почему, когда мы думаем о них, земля становится прекрасной и жизнь не кажется больше только нудной необходимостью, она становится удовольствием.

Мы не думаем о них как о Свободе 5-3000. В мыслях мы дали им другое имя — Золотая. Но давать людям имена, отличающие их от других, — грех. И все же мы называем их Золотая, потому что они не похожи на остальных. Мы не вспоминаем, что никогда, кроме Времени Спаривания, мужчины не должны думать о женщинах. Время Спаривания — это одна ночь весной, когда всех мужчин старше двадцати и женщин старше восемнадцати посылают в Городской Дворец Спаривания, каждому мужчине Совет Евгеники выделяет женщину. Дети рождаются каждую зиму, но ни родители, ни дети не знают друг друга. Нас дважды посылали во Дворец Спаривания, но это так безобразно и постыдно, что мы не любим думать об этом.

Ко всем нашим преступлениям сегодня прибавилось еще одно — сегодня мы поговорили с Золотой. Когда мы остановились на краю дороги у изгороди, другие женщины были далеко в поле. Золотая стояли на коленях у пересекающего его рва, одна. И когда они подносили воду к губам, капли, падающие с их рук, походили на солнце, на искры огня. Затем они увидели нас, но, все еще не двигаясь, продолжали стоять на коленях и смотреть на нас. Отблески солнца играли на их белой тунике, и блестящая капля упала с руки, застывшей в воздухе. Золотая поднялись и подошли к изгороди, будто прочитав в наших глазах мольбу.

Двое других Подметальщиков нашей бригады были в ста шагах вниз по дороге. Мы были уверены, что Интернационал 4-8818 не предаст нас, а Союз 5-3992 просто ничего не поймет. И мы впились глазами в Золотую. Тень от ресниц лежала на белых щеках, и солнце играло на губах. И мы прошептали:

— Вы прекрасны, Свобода 5-3000.

Ни одна мышца лица не дрогнула, и они не отвели взгляда. Только глаза расширились и выражение торжества появилось в них. Но это не было торжеством над нами, это было торжество над чем-то другим, о чем мы не догадывались.

— Как ваше имя? — спросили они.

— Равенство 7-2521, — отозвались мы.

— Вы не один из наших братьев, Равенство 7-2521, потому что мы не хотим, чтобы вы были им.

Мы не можем точно сказать, что они имели в виду, ведь этого не выразить словами, но мы понимаем это и без слов и понимали тогда.

— Нет, — согласились мы, — и вы не одна из сестер.

— Если вы увидите нас среди других женщин, вы посмотрите на нас?

— Мы будем смотреть только на вас, Свобода 5-3000, даже если вокруг будут все женщины земли.

— Подметальщиков посылают в разные части Города или они всегда работают в одном и том же месте?

— Всегда в одном, — ответили мы. — И никто не отнимет у нас эту дорогу.

— Ваши глаза, — сказали они, — не похожи на глаза других людей.

И вдруг страшная мысль пришла нам в голову. Мы похолодели.

— Сколько вам лет? — почувствовав холод в желудке, спросили мы.

Словно поняв нашу мысль, они опустили голову и выдавили из себя:

— Семнадцать.

Мы облегченно вздохнули. Словно камень свалился с души — никогда раньше мысль о Дворце Спаривания беспричинно не посещала нас, и мы подумали, что не допустили бы, чтобы Золотую послали во Дворец. Как предотвратить это, как воспрепятствовать воле Совета, мы не знали, но вдруг поняли, что придумаем. Почему подобная мысль пришла нам в голову? Это уродство не могло иметь ничего общего с нами и Золотой. Что общего здесь могло быть? И все же, стоя у изгороди, мы почувствовали, как ненависть сжимает губы, внезапная ненависть ко всем братьям. А Золотая, увидев это, мягко улыбнулась. И впервые ее улыбка была грустной. Наверное, Золотая, обладая женской мудростью, понимают больше, чем можем понять мы.