Седьмая девственница - Виктория Холт

Сперва нам помогали соседи, но времена были тяжелые, и пошли разговоры, что нас надо поместить в работный дом. Тут я вспомнила тогдашние слова отца про бабушку и сказала Джо, что мы пойдем ее искать. И вот мы с Джо отправились в Сент-Ларнстон и спустя некоторое время, хоть и не без труда, пришли к нашей бабушке Би.

Первой ночи в бабушкином домике я тоже никогда не забуду. Джо завернули в одеяло и дали выпить горячего молока, а меня бабушка Би заставила лечь, сама обмыла мне ноги и положила мазь на больные места. После мне казалось, что мои раны чудесным образом зажили к утру, но этого, конечно, не могло быть. Я и теперь помню чувство глубокого покоя и тишины. Чувство, что я пришла домой и что бабушка Би мне дороже всех на свете. Я, конечно же, любила Джо, но никогда в жизни я не встречала таких замечательных людей, как бабушка Би. Помню, я лежала на кровати, а она, распустив свои чудные черные волосы, расчесывала и смазывала их — ибо даже неожиданное появление двух внуков не могло нарушить этот ритуал.

Бабушка Би вылечила, накормила и одела меня — и подарила мне чувство собственного достоинства и гордость. К тому времени я стала уже не той девочкой, которая когда-то в изнеможении постучалась к ней в дверь.

Бабушка знала об этом, потому что она знала все.

Мы быстро приноровились к новой жизни, как это и бывает обычно у детей. Теперь наш дом был среди шахтеров, а не рыбаков, потому что хоть шахта Сент-Ларнстонов и закрылась, многие в Сент-Ларнстоне зарабатывали на жизнь в шахте Феддера и ходили каждый день туда и обратно по две мили. Я обнаружила, что шахтеры столь же суеверны, как и рыбаки, — ведь и то и другое занятие очень опасное, поэтому того, кто этой опасной работой занимаются, ждут благосклонности от богов удачи. Бабушка Би часами рассказывала мне о шахтах. Мой дедушка тоже был шахтером. Она рассказывала, как оставляли приношения, чтоб отогнать злых духов, а это значило подарить им добрую часть обеда; она сердито говорила о системе работы на паях, а не на жалованье, а это означало, что если кому выдался несчастливый день и скудная добыча, то скудно и платили. Так же сердито говорила она о тех шахтах, где имелись свои лавочки, в которых шахтеры должны были все покупать, зачастую по более высоким ценам. Слушая бабушку, я представляла себе, как спускаюсь по стволу шахты, видела людей в изодранной одежде, покрытой характерными красными пятнами, в оловянных касках с прикрепленными клейкой глиной свечками; ощущала спуск в клети туда, во тьму, чувствовала дрожание горячего воздуха и содрогание породы, когда работали шахтеры; ощущала ужас, столкнувшись лицом к лицу с духом, не получившим приношения, или с черной собакой и белым зайцем, которые предвещали неминуемую беду в шахте…

Я сказала бабушке:

— Я все помню.

— Что привело вас ко мне? — спросила она.

— Случай, возможно…

Она покачала головой.

Для таких малышей это был трудный путь, но вы ведь не сомневались, что найдете свою бабушку? Вы ведь знали, что если идти и идти все дальше, то придете к ней, верно?

Я кивнула.

Она улыбалась, словно уже ответила на мой вопрос.

— Что-то пить охота, — сказала она. — Пойди, любушка, принеси мне капельку моей сливовой настойки.

Я зашла в домик. В нем была всего одна комната, правда, еще имелась пристроенная кладовка, где бабушка Би обычно варила свои снадобья, а часто и принимала посетителей. Комната служила нам и спальней, и гостиной. У нее была своя история; ее выстроил Педро Баленсио, муж бабушки Би, которого звали Педро Би, потому что люди в Корнуолле не могли выговорить его фамилию и не хотели этим себя утруждать. Бабушка рассказывала мне, что постройка завершилась за одну ночь, потому что согласно обычаю, если кто мог выстроить домик за одну ночь, то становился владельцем земли, на которой возвел постройку. Вот Педро Би и отыскал землю — полянку в рощице, припрятал среди деревьев солому, колья и глину для обмазки стен и с помощью друзей выстроил домик за одну лунную ночь. За эту первую ночь ему надо было возвести хотя бы стены да крышу, а уж окно, дверь и трубу он доделал после; но за ночь Педро Би построил то, что можно было назвать домиком, и старый обычай был соблюден.

Педро был родом из Испании. Может, он слыхал, что согласно легенде в корнуэльцах есть доля испанской крови, потому что после набегов испанских моряков на побережье оставались обесчещенные ими женщины, да и немало испанцев, разбивших свои корабли у скал Корнуолла, оседали на земле, где находили помощь и дружбу. Хотя у многих тут волосы того же цвета, что и у Меллиоры Мартин, не меньше было и таких, у кого угольно-черные волосы, обжигающие темные глаза и бурный нрав, так непохожий на спокойные характеры, которые, казалось, созданы самой нашей сонной природой.

Педро полюбил бабушку, носившую то же имя, что и я, — Керенса. Он полюбил ее черные волосы и глаза, напоминавшие ему об Испании. Они поженились и стали жить в домике, выстроенном им за одну ночь, и у них родился единственный ребенок — моя мать.

Вот в этот-то домик я и зашла за сливовой настойкой. Чтобы попасть в кладовку, где хранились бабушкины снадобья, надо было пересечь комнату.

Хотя комната была всего одна, у нас был устроен «верх» — широкая полка, на уровне примерно середины стены, служившая нам с Джо спальней. Мы забирались туда с помощью лесенки, хранившейся в углу.

Джо и сейчас был там.

— Что ты делаешь? — позвала я его.

С первого раза он мне не ответил, а когда я повторила вопрос, показал мне голубя.

— Он лапку сломал. Но через день-другой должно зажить, — сообщил он.

Голубь спокойно сидел у него в руках, и я увидела, что брат смастерил птице что-то вроде шины, привязав лапку к щепке. Больше всего меня поражало в Джо не то, что он умеет делать всякие такие штуки для птиц и животных, а то, что они в его руках всегда были спокойны. Я видела, как дикий кот подошел к нему и стал тереться о ногу, еще до того как брат собрался предложить ему поесть. Джо никогда полностью не съедал того, что ему давали, вечно оставляя что-нибудь, чтобы таскать с собой, потому что был уверен, что всегда найдется существо, которому пища будет нужнее. Все свое время он проводил в лесу. Мне случалось натыкаться на него, когда он лежал на животе и наблюдал за насекомыми. Помимо длинных тонких пальцев, так ловко умевших чинить переломанные конечности зверей и птиц, у него было какое-то чутье на все, что касалось животных. Он лечил их болячки бабушкиными травами, и если ему что-нибудь требовалось, брал то, что нужно, из ее кладовки, как будто важнее нужд животных на свете и быть ничего не могло.

Его дар врачевания тоже был частью моей мечты. Я видела его в прекрасном доме, вроде как у доктора Хилльярда, потому что докторов в Сент-Ларнстоне уважали, а если люди и были высокого мнения о бабушкиных лекарствах, реверансов они ей не делали и дверей перед ней не распахивали — несмотря на всю свою мудрость, она жила в убогом домишке, а доктор Хилльярд был из благородных. Я хотела, чтобы Джо тоже проделал свой путь наверх вместе со мной, и мечтала, что он станет доктором почти так же страстно, как сама хотела стать леди.