Дон Кихот. Часть 1 - Мигель де Сервантес Сааведра

Чей дивный лик сиял зари светлей.

Когда я буйствовал в разлуке с нею,

Передо мною даже ад дрожал,

Страшась, чтоб там я всех не покалечил.

Ты ж, Дон Кихот, любовью к Дульсинее

И сам себе бессмертие стяжал,

И ту, кому служил, увековечил.

Солисдан

Дон Кихоту Ламанчскому

сонет

Хоть с головой, сеньор мой Дон Кихот,

У вас от чтенья вздорных книг неладно,

Никто на свете дерзко и злорадно

В поступке низком вас не упрекнет.

Деяньям славным вы забыли счет,

С неправдою сражаясь беспощадно,

За что порой вас колотил изрядно

Различный подлый и трусливый сброд.

И если Дульсинея, ваша дама,

За верность вас не наградила все ж

И прогнала с поспешностью обидной,

Утешьтесь мыслью, что она упряма,

Что Санчо Панса в сводники негож.

А сами вы — любовник незавидный.

Диалог Бабьеки и Росинанта

сонет

Б. Эй, Росинант, ты что так тощ и зол?

Р. Умаялся, и скуден корм к тому же.

Б. Как! Разве ты овса не видишь, друже?

Р. Его мой господин и сам уплел.

Б. Кто на сеньора клеплет, тот осел.

Попридержи-ка свой язык досужий!

Р. Владелец мой осла любого хуже:

Влюбился и совсем с ума сошел.

Б. Любовь, выходит, вздор?

Р. Притом — опасный

Б. Ты мудр. Р. Еще бы! Я пощусь давно.

Б. Пожалуйся на конюха и пищу.

Р. К кому пойду я с жалобой напрасной,

Коль конюх и хозяин мой равно —

Два жалкие одра, меня почище?

повествующая о нраве и образе жизни славного идальго Дон Кихота Ламанчского

В некоем селе Ламанчском[33], которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Олья[34]чаще с говядиной, нежели с бараниной, винегрет, почти всегда заменявший ему ужин, яичница с салом по субботам, чечевица по пятницам, голубь, в виде добавочного блюда, по воскресеньям, — все это поглощало три четверти его доходов. Остальное тратилось на тонкого сукна полукафтанье, бархатные штаны и такие же туфли, что составляло праздничный его наряд, а в будни он щеголял в камзоле из дешевого, но весьма добротного сукна. При нем находились ключница, коей перевалило за сорок, племянница, коей не исполнилось и двадцати, и слуга для домашних дел и полевых работ, умевший и лошадь седлать, и с садовыми ножницами обращаться. Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник. Иные утверждают, что он носил фамилию Кихада[35], иные — Кесада. В сем случае авторы, писавшие о нем, расходятся; однако ж у нас есть все основания полагать, что фамилия его была Кехана. Впрочем, для нашего рассказа это не имеет существенного значения; важно, чтобы, повествуя о нем, мы ни на шаг не отступали от истины.

Надобно знать, что вышеупомянутый идальго в часы досуга, — а досуг длился у него чуть ли не весь год, — отдавался чтению рыцарских романов с таким жаром и увлечением, что почти совсем забросил не только охоту, но даже свое хозяйство; и так далеко зашли его любознательность и его помешательство на этих книгах, что, дабы приобрести их, он продал несколько десятин пахотной земли и таким образом собрал у себя все романы, какие только ему удалось достать; больше же всего любил он сочинения знаменитого Фельсьяно де Сильва[36], ибо блестящий его слог и замысловатость его выражений казались ему верхом совершенства, особливо в любовных посланиях и в вызовах на поединок, где нередко можно было прочитать: «Благоразумие вашего неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой разум, что я почитаю вполне разумным принести жалобу на ваше великолепие». Или, например, такое: «…всемогущие небеса, при помощи звезд божественно возвышающие вашу божественность, соделывают вас достойною тех достоинств, коих удостоилось ваше величие».

Над подобными оборотами речи бедный кавальеро[37]ломал себе голову и не спал ночей, силясь понять их и добраться до их смысла, хотя сам Аристотель, если б он нарочно для этого воскрес, не распутал бы их и не понял. Не лучше обстояло дело и с теми ударами, которые наносил и получал дон Бельянис, ибо ему казалось, что, какое бы великое искусство ни выказали пользовавшие рыцаря врачи, лицо его и все тело должны были быть в рубцах и отметинах. Все же он одобрял автора за то, что тот закончил свою книгу обещанием продолжить длиннейшую эту историю, и у него самого не раз являлось желание взяться за перо и дописать за автора конец; и так бы он, вне всякого сомнения, и поступил и отлично справился бы с этим, когда бы его не отвлекали иные, более важные и всечасные помыслы. Не раз приходилось ему спорить с местным священником, — человеком образованным, получившим ученую степень в Сигуэнсе[38], — о том, какой рыцарь лучше: Пальмерин Английский[39]или же Амадис Галльский[40]. Однако маэсе Николас, цирюльник из того же села, утверждал, что им обоим далеко до Рыцаря Феба и что если кто и может с ним сравниться, так это дон Галаор, брат Амадиса Галльского ибо он всем взял; он не ломака и не такой плакса, как его брат, в молодечестве же нисколько ему не уступит.

Одним словом, идальго наш с головой ушел в чтение, и сидел он над книгами с утра до ночи и с ночи до утра; и вот оттого, что он мало спал и много читал, мозг у него стал иссыхать, так что в конце концов он и вовсе потерял рассудок. Воображение его было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок, ранениями, объяснениями в любви, любовными похождениями, сердечными муками и разной невероятной чепухой, и до того прочно засела у него в голове мысль, будто все это нагромождение вздорных небылиц — истинная правда, что для него в целом мире не было уже ничего более достоверного. Он говорил, что Сид Руй Диас[41]очень хороший рыцарь, но что он ни в какое сравнение не идет с Рыцарем Пламенного Меча[42], который одним ударом рассек пополам двух свирепых и чудовищных великанов. Он отдавал предпочтение Бернардо дель Карпьо[43]оттого, что тот, прибегнув к хитрости Геркулеса, задушившего в своих объятиях сына Земли — Антея, умертвил в Ронсевальском ущелье очарованного Роланда[44]. С большой похвалой отзывался он о Моргате[45], который хотя и происходил из надменного и дерзкого рода великанов, однако ж, единственный из всех, отличался любезностью и отменною учтивостью. Но никем он так не восхищался, как Ринальдом Монтальванским[46], особливо когда тот, выехав из замка, грабил всех, кто только попадался ему на пути, или, очутившись за морем, похищал истукан Магомета — весь как есть золотой, по уверению автора. А за то, чтобы отколотить изменника Ганнелона[47], наш идальго отдал бы свою ключницу да еще и племянницу в придачу.