Эммануэль. Римские каникулы - Эммануэль Арсан

– Но вы же ничего не сказали! – протестует рыжая репортерша, пытаясь остановить Эммануэль, быстро направляющуюся к «Даймлеру».

От группы отделяется молодой человек. Европейская одежда – сама непринужденная элегантность от дизайнера Армани – не может смягчить его восточную внешность. Черные волосы аккуратно зачесаны назад, высокие скулы, удлиненные глаза, бледно-лимонный цвет лица. Он кланяется Эммануэль.

– Мадам достаточно сказала, – обращается он к маленькой журналистке.

Затем, глядя на Эммануэль, которая, несмотря на свои очки, чувствует себя потерянной, он продолжает вторую строфу из ее песенки, произнося слова с весьма колоритной дикцией:

– Светлые, быстрые и длинные волны, которые проливаются плодородным нектаром с Небес по всей Земле, несите нашу молитву к Верховной Матери. Пусть она дарует ему сына, а он – еще сына, а тот – еще сына, и пусть каждый из них, достигнув моря при поддержке Неба, будет еще счастливее, чем тот, что ему предшествовал…

Ошеломленная Эммануэль ищет взглядом свою подругу, но не замечает никаких эмоций на ее этрусском лице. Сиамец продолжает говорить на своем языке:

– Я рад передать вам привет от господина посла, который попросил меня, чтобы я представлял его. Поверьте, мы сделаем все, что в нашей власти, чтобы ваш отдых был приятным.

– Садитесь, – говорит Сильвана, открывая для Эммануэль заднюю дверь автомобиля.

Молодая женщина повинуется, но не слишком быстро, так как юбка на ее бедрах приподнялась. И она слышит щелчок цифровой фотокамеры.

– Вы дали заработать отцу семейства, – отмечает Сильвана, – теперь ваши ноги будут на первой полосе всех газет и вечерних новостей.

– Я не понимаю, – спрашивает Эммануэль, садясь и поправляя юбку. – Вы теперь можете мне кое-что объяснить?

– Да, конечно, я постараюсь.

Голос Сильваны вновь стал теплым и доброжелательным. Эммануэль встречает ее взгляд и удерживает его какое-то время, прежде чем заговорить. Сильвана тянет к ней руку, сжимает ей запястье – обнадеживающе и сообщнически.

Их места отделяет подлокотник, как в театре. Сильвана закуривает сигарету и держит ее в левой руке. Автомобиль тихо катит по шоссе, и за стеклами проплывают ряды сосен, холмы, уже тронутые красками осени, и руины Вечного города.

– Вы можете наслаждаться оттобрата, – вновь говорит Сильвана.

– Что это такое? – удивляется Эммануэль.

– Буквально: октябрь. Точнее, та часть октября, когда римский климат становится изысканным и мягким.

Через тонированные стекла, отделяющие пассажиров, видны плечи водителя и его коллеги, образующие массивный барьер, который мешает молодым женщинам смотреть вперед, но в то же самое время защищает их от посторонних глаз. Если бы поднять неудобный подлокотник, думает Эммануэль, было бы легко заниматься любовью. Даже втроем. Надо будет попросить Жана, чтобы он купил автомобиль такого типа. Было бы здорово, если бы они с Марианной сопровождали его к центру Юронга, занимаясь любовью до самого последнего момента… Она бросает недоверчивый взгляд на свою спутницу. Та продолжает курить, повернувшись лицом к окну. Забившись в свой угол, она, кажется, ежится от холода, хотя система кондиционирования воздуха в «Даймлере» поддерживает нормальную температуру.

Смешанный с дымом английской сигареты тонкий аромат духов ее хозяйки достигает Эммануэль. Это запах свежий и сухой, но очень пронзительный, и он что-то ей напоминает. Это было так давно… «Это он!» – торжествующе признает она.

Это аромат Моники, ее первой подруги, той, кто поцеловал ее в первый раз в одиннадцать лет, касаясь ее рта и облизывая губы, чтобы их приоткрыть, вынуждая язык прикоснуться к зубам, в то время как руки скользили под школьной блузкой. Это была блузка с белым воротничком, принятая, как и темно-синяя униформа, строгими правилами интерната Нотр-Дам-де-Грас. Моника позднее призналась, что украла эти духи у своей матери, чтобы соблазнить Эммануэль.

– И все же, – спрашивает Эммануэль у Сильваны, – что вы можете мне сказать?

– Все, что я сама знаю. У меня нет от вас секретов.

– Что это за нападение журналистов? Откуда они узнали день и час моего прибытия? И самое главное, кто сообщил им о существовании танцовщиц?

– Эта информация была во всех утренних газетах. Я сама передавала сообщение в агентства ЮПИ[2]и АФП[3].

– Когда?

– Этой ночью, незадолго до двух часов. Чтобы статьи успели выйти в национальных изданиях. Посмотрите.

Она достает из портфеля сложенную газету и листает ее. В рубрике «Последние новости», между статьями о кризисе в Сальвадоре и вето, наложенном на презервативы Ватиканом, Эммануэль с ужасом узнает себя. Это она бежит к самолету, ее рука поднята к шее, чтобы удержать шарф от «Гермес», а другая комично размахивает сумкой, как будто угрожая фотографу. Ее юбка приподнята, открывая ногу до самого таза, на лице – крик, взъерошенные волосы разлетаются во всех направлениях. Настоящий монстр.

– Это невозможно, – стонет она.

Сильвана качает головой и складывает газету.

– Напротив. Это телефото было передано непосредственно через спутник. Вы не видели фотографа?

Она иронически улыбается.

– Кроме того, вас же ожидали.

Эммануэль в потрясении молчит. Открытие этого заговора, организованного вокруг нее Жаном, вплоть до мельчайших деталей, потрясло ее. Жан и кто еще? Или от имени кого? Она с презрением отказывается признать, что ее муж находится на службе у кого-то, о причинах и думать не хочется. Жан – инженер, озабоченный только своей работой и обязанностями, возложенными на него, а не крот, в укромном уголке решающий какие-то сомнительные задачи… Вот это да! Чтобы обрести уверенность, она подтрунивает над собой.

– И что они говорят в этой газете? – спрашивает она Сильвану.

Сильвана протягивает ее ей. Шрифт черный и густой. «Бангкок» – удается прочитать ей, но дальше ничего не получается. Наклонившись, Сильвана помогает ей прочитать статью. Это непросто, в основном из-за акцентов. Когда ее друг Марио, фотограф, говорил с ней иногда на итальянском или напевал песню, она не испытывала никаких затруднений в понимании. Теперь же она столкнулась с трудностями, возникшими из-за синтаксиса, соединительных слов и условных наклонений, всевозможных наречий и окончаний фраз, из-за прилагательных или имен, имеющих неожиданно много нюансов в зависимости от одного-единственного суффикса.