Ведьма - Тамара Крюкова

— Как это?

— Увижу, будто он за верёвку привязан, и веду его, как на поводкe. А то ещё могу в уме верёвку поперёк дороги натянуть. Человек споткнется и дальше не идет.

— Здорово! Покажи, — загорелся Егор.

Тоня помотала головой. — Нет, это грех.

— Что же в этом плохого?

— Нельзя с человеком ничего против его воли делать. Грех это, — с убеждённостью произнесла девочка. — Но ты, же с моего согласия меня остановишь. Я сам этого хочу.

— А хочешь, так и без меня остановишься.

— Тебя не переубедишь. И всё же зря ты скрываешь свои способности. Хотя бы рассказала про то, что умеешь лечить.

— Людям это знать не надо. Я бы и тогда промолчала. Только ты светлый.

— Это как в «Ночном Дозоре», что ли? — усмехнулся Егор.

— Где? — не поняла Тоня.

— Кино такое есть. И книжка.

— Не знаю. Я кино не смотрю.

— А телевизор?

Девочка помотала головой. — Там зла много. Это грех.

— Ну, ты даёшь! А как же тебя родители сюда отпустили? — удивился Егор.

— Тётка путёвку купила. Мать болеет очень, — сказала Тоня.

— А что с ней?

— Душа болит.

Тоне не нравилось, когда мать называли сумасшедшей или умалишённой. У неё была своя теория на этот счёт. Ей казалось, что определение «душевнобольная» правильнее отражает суть маминой болезни. Ведь не от недостатка ума человек впадает в буйство и становится злым. Наверняка это в душе образовывается прореха, куда вся злость и выпирает.

Егор истолковал её слова по-своему. — Это в смысле что-то с нервами? Тоня кивнула.

— Наверное, работа нервная?

— Она не работает. В больнице она.

— А когда не в больнице?

— Я с ней сижу. На инвалидности она.

— А как же школа?

— Дома учусь. Давно уже. За матерью ухаживать надо.

— А отец? Или родители развелись?

Егор выспрашивал не из любопытства просто чтобы растормошить эту немногословную девчонку и поддержать разговор. Он и не предполагал, какую реакцию вызовет его вопрос.

у Тони из глаз покатились слёзы. Вся боль, которую она прятала под могильной плитой молчания, неожиданно прорвалась. Она заговорила.

— Не было у меня отца. Мать нечистый попутал. Вот я и вышла не как люди, уродина. Мать говорит, это Господь ей кару послал за грех. Я как стала вещи глазами двигать, у неё приступы и начались. Если б не я, она б и не болела. Во всём я виновата. Лучше бы я не родилась вовсе.

Обхватив себя за плечи, девочка спрятала пылающее от стыда лицо. Худенькое тельце конвульсивно сотрясалось от беззвучных рыданий.

Егор растерялся. Ему было жалко эту тёмную девчонку, которую вконец застращала дура мать. Он и не предполагал, что в наше время еще существует такая дремучесть. Егор сделал жест, который и сам не мог объяснить. Он обнял Тоню за плечи. В этом прикосновении не было ничего личного. Так обнимают чужого ребёнка, чтобы утешить, когда он упал и разбил коленку.

— Ну, перестань. Какая же ты уродина? Ты симпатичная. Особенно когда улыбаешься. А что до твоих способностей, так им можно только позавидовать. Многие этому учатся, и у них все равно ничего не выходит, — он, как мог, пытался ее успокоить.

— И тебе не противно? — спросила Тоня, наконец решившись поднять глаза.

— Наоборот. Какая же это кара? Это талант.

Тоня несколько мгновений пытливо смотрела на него, а потом утвердительно кивнула и с ноткой удивления произнесла:

— А ты, правда, так думаешь.

— Конечно, правда. С чего мне врать?

Тоня, внезапно опомнившись, что она сидит в объятиях парня, пугливо отстранилась. Егор тоже инстинктивно подался назад, чувствуя себя так, словно его обвинили в сексуальных домогательствах. После всего, что он услышал, Тоня была для него существом из какого-то другого мира, ископаемым, с которым он не знал, как следует себя вести.

Людка издали наблюдала, как Егор обнимался в беседке с Тоней, и в ней вскипала тупая злость. А онато, дура, считала, что ревновать к этой убогой глупо. А Егор, каков! Урод! Извращенец! Чем его приворожила эта тихоня?

Вот уже несколько дней Людка и так и сяк пыталась разжечь его интерес, но дальше словесных перепалок в компании дело не шло. Встреч наедине он упорно избегал. Она уже начала сомневаться, что его интересуют девушки. И вот тебе сюрпризец! Обниматься

среди бела дня. И с кем! С этой блаженной! А может, она и правда ведьма? Интересно, о чём они там болтают?

Людку так и подмывало подойти и вмешаться в их разговор, но она сдержалась, понимая, что ничего этим не добьётся, только выставит себя идиоткой. Наконец Егор поднялcя со скамейки.

Тоня осталась сидеть. Она смотрела ему вслед, и в ее душе теплилось новое, неизведанное чувство. Впервые она вынырнула из небытия и ощутила себя не пустым местом и не чьим-то наказанием, а человеком. «Ты симпатичная, особенно когда улыбаешься». Он так сказал. Тоня и не предполагала, что кто-то может считать её симпатичной. Ради одобрения Егора она готова была улыбаться хоть целый день.

Людка готова была рвать и метать. Такого плевка она в жизни не получала. Чтобы ей предпочли какую-то замухрышку! Впрочем, она не собиралась отступать.

— Ну, ничего, мы ещё посмотрим кто кого. Ты у меня попляшешь, — зло процедила она.

Егор должен принадлежать ей.

Теперь это было делом принципа.

Тоня так сжилась со своей непримeтнocтью, что это стало её второй натурой. Девочка с самого раннего детства усвоила урок: чем меньше к себе привлекаешь внимания, тем

меньше побоев и страдания тебе достаётся. Со временем она так преуспела в искусстве быть незаметной, что на неё обращали не больше внимания, чем на дерево или столб. В пьесе жизни Тоне никогда не доставалась роль действующего лица, и даже ролью статиста её баловали нечасто. Она была скорее деталью декорации к происходящему.

И если художники-модернисты выходили на улицы и создавали хеппенинги, живые картины, то вся жизнь Тони была, напротив, попыткой слияния с неживым фоном.

Внимание Егора словно разбудило её. Скорлупа, в которой пряталась её душа, дала трещину. Тоня то и дело мысленно прокручивала их разговор. Егор заставил её взглянуть на себя другими глазами. Тоня привыкла к мысли, что она уродец, способный вызывать у людей только отвращение, но в Егоре не было, ни намёка на брезгливость. Она бы почувствовала.

Она рассказала ему о самом постыдном, в чем никому не решилась, бы признаться, и всё же он не отвернулся от неё.