Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская

Но сейчас было не до строгой субординации.

– Когда вы видели Павлинову в последний раз? И где?

Лиза снова пожала плечами:

– В Тарасюках. Я помогла ей переодеться после концерта и забрала концертные платья.

– А потом?

– А потом, когда Бориса Михайловича увезли в больницу, я вместе со всеми пошла на пароход.

Теперь Суетилов вместо радости почему-то рассвирепел, даже перешел на «ты»:

– Как могла ты, ее костюмерша, не заметить, что Любовь Петровна не успела со всеми на пароход?!

– Я костюмерша, а не прислуга! – возмутилась в ответ Лиза. – А не успеть невозможно, мы же отплыли почти на рассвете. Она просто капризничает.

Суетилов плюхнулся на кровать, подмяв под себя подол одного из нарядов, который Лиза поспешила вытащить.

Молодец Лиза! Даже маститые актеры вроде Гваделупова не рискуют огрызаться против Суетилова.

Девушка права, «Володарский» после возвращения труппы с концерта простоял еще часа три, а то и больше. Не желая слушать пререкания директора и костюмерши, я выскользнула обратно на палубу и остановилась, опершись на перила.

Пейзажи, видные с правого борта, куда привлекательней тех, что тянутся по левому. По левому все встречные суда, баржи или вовсе пусто, да дальний берег, который толком не разглядишь. Справа же берег недалеко, видны и дома, и причалы, и люди, занимающиеся своими делами. Это как наблюдать чужую жизнь за стеклом – все видно, но ничего не слышно, остается гадать, о чем спорят вон те двое у лодки или что внушает мать ревущему младенцу…

Но я не видела пейзажей, задумавшись над странным отсутствием Павлиновой. Лиза права, пароход отчалил с большущим опозданием и теперь наверстывал упущенное. Времени, чтобы добраться до пристани, у Любови Петровны было достаточно. Что-то слишком раскапризничалась наша звезда. Остановка парохода и срыв выступления в следующем городе даже Павлиновой может не сойти с рук.

Я невольно вздохнула: давно ли Любочка была такой простой и скромной? А вот поди ж ты – Прима! И пролетку ей подайте, и ручку предложите, чтобы взойти-выйти, и каюта вон какая, и гримерка непременно отдельная, рядом с другими переодеваться не станет. Быстро слава человека портит…

Вспомнив о каюте, я даже поежилась, хотя ветерок дул теплый и ласковый. Что-то в ней не так. Просторная, роскошно отделанная, иных Павлинова не признавала, а вот обычного портрета Вадима Сергеевича, ее мужа, не видно. Портрет – миниатюра, написанная маслом по заказу, – всегда стоял там, где жила Любовь Петровна. Неужели поссорились, как болтают вокруг?

Подошел и встал рядом Суетилов, вздохнул:

– Лиза права, Павлинова просто закапризничала и отстала. Сидит в Тарасюках, дуется и ждет, когда все сложат к ее ногам.

Он повторил мои мысли, оставалось усмехнуться:

– И ведь никуда не денетесь – сложите.

– Да, какой бенефис без бенефициантки? Хорошо-то как, а? – неожиданно сменив тему, Суетилов кивнул на берег.

Было и впрямь хорошо. Утреннюю прохладу уже сменил полуденный зной, но пока не успел нагреть правый борт слишком сильно. Ладони с удовольствием ощущали тепло поручней, пахло рекой и немного дымом из трубы.

– Скоро Гадюкино, часа через два там будем.

Честно говоря, я уже поняла заботу Суетилова, но беспечно отозвалась:

– Угу.

– Как нам быть без Павлиновой? – Он явно ждал от меня каких-то предложений, но я молчала. Да и что можно предложить? – Там встречу организовали, я знаю. Ждут. Может, сказать, что у нее зуб болит или воспаление среднего уха? Мол, увидите Павлинову на концерте вечером.

– Вы надеетесь, что Тютелькин успеет ее привезти?

– Да! – горячо согласился Суетилов. – Он знает, что нужно спешить.

И все-таки я поддалась и предложила то, чего он от меня ждал:

– Нужно показать им Лизу вместо Павлиновой. Они похожи, если не приглядываться. Пусть издали ручкой помашет.

Оставалось убедить саму Лизу. Но тут мы получили помощь, откуда не ждали.

– О чем тоскуем, господа? – бас Гваделупова прозвучал неожиданно, заставив вздрогнуть. Отнекиваться глупо, и мы признались, что Павлинова осталась в Тарасюках, Тютелькин отправился за ней, а Лизу нужно уговорить помахать ручкой с палубы, изображая Приму.

– Э, нет! Играть так по-настоящему! – Идея пришлась Гваделупову по душе, он даже руки потер, представляя, какой урок получит Любовь Петровна, обнаружив, что Лиза приняла все приветствия вместо нее.

– Но о Лизе вы подумали? Во-первых, она не согласится, во-вторых…

Гваделупов не дал мне договорить, возопив, что немедленно убедит девушку сыграть Павлинову и даст соответствующие наставления.

Глядя ему вслед, Суетилов поинтересовался:

– А во-вторых?

– Любовь Петровна ее поедом съест за такую игру.

Честно говоря, я не была столь уверена, что наша костюмерша даст себя в обиду. Они друг дружки стоили: случись любой – Любови Петровне или Лизе – упасть в бассейн с акулой, неизвестно, выживет ли акула.

Директор вздохнул, но с явным облегчением, из чего следовало, что его мало заботят отношения Павлиновой с ее костюмершей и куда больше – необходимость заткнуть образовавшуюся прореху.

Не знаю, что уж там говорил Гваделупов Лизе (когда нужно, он умел говорить тихо, голос рокотал из-за двери, но слов не разберешь), но склонил-таки ее к «игре в Павлинову». Взаимодействие с остальной труппой он тоже взял на себя, нам оставалось только ждать успеха или неприятностей.

Ждать пришлось недолго, капитан со своего мостика крикнул, кивая вперед:

– Гадюкино. Скоро будем.

Очередная «Нью-Москва» действительно показалась на горизонте по правому борту.

Пароход на подходе к пристани, как полагается, дал гудок, с пристани откликнулись, но не сиреной, а мощным исполнением почему-то марша «Прощание славянки». Обычно этим маршем провожают, но у местного духового оркестра было не так много мелодий в запасе, чтобы перебирать. Пока причаливали, марш исполнили еще дважды.

Мы с Суетиловым кивнули друг другу, радуясь решению заменить Павлинову Лизой. После такой встречи рассказывать сказки о зубной боли или воспалении среднего уха у Павлиновой было бы просто некрасиво.

Почему-то каждый город чуть больше деревни норовил переплюнуть столицу хоть в чем-то. Причем имперский Петербург перещеголять почему-то не пытались, а вот добродушную матушку-Москву – все и каждый. Возводились ненужные общественные здания, ставились огромные памятники неизвестно кому, переименовывались улицы и переулки, а то и сами города.

Гадюкинцы вознамерились перещеголять всех. Не имея возможности вознести к облакам небоскреб и не найдя боевых предков, коим стоило поставить гигантский конный памятник (а маленькие безлошадные гадюкинцев никак не устраивали), жители решили напомнить о себе проплывающим мимо пароходам агитационным методом.