Ты – моё проклятие - Лина Манило

И самое важное: откуда здесь Клим?

Наверное, именно так сходят с ума: резко и бесповоротно. Кажется, что всё с тобой хорошо, и разум твой в полном порядке, но всё вокруг летит в пропасть стремительно и неотвратно.

Вдруг загорается резкий свет, больно бьёт по глазам, и я жмурюсь, борясь с колющей острыми иглами болью в затылке. Тру веки, сглатываю вязкую слюну. Пытаюсь понять, что со мной происходит, но ничего из этого не выходит – я решительно ни в чём не могу разобраться.

Кроме того, что совсем рядом со мной человек, которого я однажды потеряла навсегда.

– Открой глаза, Бабочка, – просит до вывернутой наизнанку души знакомый голос. – Посмотри на меня.

Сейчас в его тоне нет ни капли нежности или любви. Холодная сталь впивается в барабанные перепонки, рождает мириады мурашек, будто бы я неделю до этого пила, не просыхая.

– Открой. Глаза.

Он так убедительно делит фразу на отдельные слова, а голос становится ниже и холоднее. Как арктический холод, и я в его эпицентре совсем голая. С меня сняли кожу, выбросили на мороз, глупую.

Распахиваю глаза и вижу перед собой Клима. Это он – в этом не может быть сомнений, но и не он… на меня смотрят глаза абсолютно чужого человека – злые, полыхающие яростными пожарами сгоревшего дотла прошлого. Нашего общего прошлого.

– Клим… – выдыхаю и обнимаю себя за плечи, а он присаживается на стул, облокотившись на колени, и выжигает в моей душе дыру с рваными краями.

– Бабочка, – вторит, а я замечаю, в какую жёсткую линию сжаты его губы. На них ни тени улыбки, в них ни грамма мягкости.

– Что… что всё это значит? Документы – всего лишь повод?

– Ты всегда была умной, Бабочка, – левый краешек его губ слегка приподнимается, и губы складываются в подобие улыбки. Только лучше бы не делал этого, потому что так совсем страшно.

– А отец в курсе?

Хватаюсь за соломинку привычной реальности, чтобы не утонуть в этом безумии, а Клим молчит. Не собирается отвечать на мой вопрос, а я чувствую тошноту, плотным комом застрявшую в горле.

Клим застывает мраморным изваянием, сверлит меня взглядом. Не выдерживаю напряжения, витающего в маленькой комнате, и оседаю в кресло. Главное, на пол не рухнуть.

– Ты останешься здесь, – заявляет Клим, а я вздрагиваю, словно меня плёткой ударили поперёк спины. Даже боль будто бы почувствовала.

– Ты в своём уме? – выдавливаю из себя слова по капле, а Клим снова растягивает губы в своей новой полубезумной улыбке.

– Нет, Бабочка, давно уже забыл, что такое быть в своём уме, – разводит руками и откидывается на спинку кресла.

На нём простые джинсы и чёрная футболка, а ботинки начищены до блеска. Я помню, Клим всегда любил чистую обувь. Помню… как много я помню, и как тяжело нести эту память на себе невыносимым грузом.

– Я не могу тут остаться. Ты с ума сошёл!

– Именно, сошёл, – кидается и резко подаётся вперёд. Будто огромный ядовитый змей, а я, отпрянув назад, вжимаюсь в мягкую спинку кресла. – Но вспомни, Бабочка, именно за эти проблески безумия ты и любила меня когда-то.

Я молчу, а злость закипает внутри. Зачем он вернулся, зачем делает это всё? Чтобы окончательно уничтожить?

– Клим, это ведь похищение. Меня искать будут!

– Не будут, – хлопает себя по коленям, поднимаясь на ноги, а я слежу за его действиями, ловя оттенки эмоций в ставших чужими глазах. – Я обо всём побеспокоился.

Точно, сумасшедший.

– Отец… он же не успокоится. Он тебя из-под земли достанет!

Мой голос срывается на крик, в грудь распирает от боли.

Клим смеётся, запрокинув голову, и делает всего один шаг, оказываясь рядом. Кладёт руки на подлокотники моего кресла, наклоняется вперёд, и меня снова обдаёт ароматом хвои, цитруса и табачного дыма.

Его глаза так близко, а я толкаю Клима в грудь, пытаюсь высвободиться, но он всегда был сильнее. Несмотря на все попытки вырваться из западни, не выходит. Бью ногами, руками, царапаюсь, словно кошка, а Клим лишь молчит и даже не шевелится. С таким же успехом можно лупить грушу в спортзале или биться головой о стену – одинаковый эффект.

– Не трепыхайся, Бабочка, и тогда, возможно, не будет больно.

Его дыхание на моей коже поднимает даже самые крошечные волоски, а я смотрю в его глаза, пытаясь найти там того Клима, которого любила когда-то. Где он? И почему на его месте этот человек?

Когда силы окончательно покидают меня, Клим заворачивает меня в свои объятия, точно в колючую проволоку, и прижимает к себе.

– Клим, отпусти меня, – прошу, задыхаясь в его хватке. Он не делает мне больно, но его касания выбивают из меня весь дух. – Это безумие, тебя найдут. Отец убьёт тебя. Как ты не понимаешь?

– Убьёт, говоришь? – шипит на ухо, изворачивается и усаживает меня к себе на колени. Держит крепко, и чем сильнее я дёргаюсь, тем сильнее его хватка. – Что ты знаешь о смерти, чистая девочка Маша? Ты нихера не знаешь, Бабочка. Это твой папаша сделал это со мной, он уничтожил мою жизнь, порвал мою психику в клочья. А ведь тебе тогда всего лишь нужно было уехать со мной. Просто уехать. И я ждал, как идиот. Да только вышло всё не так. Теперь хлебай полной ложкой, Бабочка.

Он говорит это, сжимая вокруг кольцо рук, но я совсем не понимаю, что всё это значит. Кто кого и где ждал? Не понимаю…

– Клим, пожалуйста, ты бредишь. Я ничего не понимаю!

Снова делаю попытку вырваться, и на этот раз Клим позволяет мне почувствовать свободу, и я вскакиваю на ноги, чтобы оказаться подальше от того, чем стал самый лучший мальчик на свете.

Клим молчит, смотрит куда-то поверх моей головы, а я потираю болезненно пульсирующую от его прикосновений кожу.

– Надеюсь, Бабочка, ты ни разу не пожалела, что сделала свой выбор. Надеюсь, тебе без меня было хорошо.

– Клим, отпусти меня. Это неправильно, ты сумасшедший.

Но Клим уже не слушает меня: разворачивается на каблуках и стремительной походкой покидает комнату, так ни разу и не оглянувшись.

Щёлкает замок, отрезая меня от всего мира, а я оседаю в кресло, пытаясь понять, что со всем этим делать.

Клим.

Закрываю дверь на замок, а пальцы деревянные, непослушные. Упираюсь лбом в прохладный косяк, тяжело дышу и всё-таки не выдерживаю: бью кулаком по стене, разбивая костяшки в кровь. Боли нет – я однажды разучился её чувствовать, потому бью и бью, пока мне на голову не начинает осыпаться штукатурка.

Становится ли проще? Хера с два.

На внутренней стороне закрытых век вижу запечатлевший во мне страх в зелёных глазах…

Его будто бы выжгли на подкорке. Бабочка боится… я же этого хотел? Этого добивался? К этому стремился?