Архангел - Роберт Харрис

Он снял пальто и принялся орудовать киркой, как в свое время на огороде отца в Грузии, — широко взмахивал ею над головой, глубоко погружая острие до самого древка. Раскачав острие, он вытаскивал его из земли, снова вздымал кирку над головой и опять опускал.

Трудился он в маленькой вишневой рощице при свете «летучей мыши» — фонаря, повешенного на ветку, — трудился с бешеной скоростью, зная, что за его спиной, невидимый в темноте, сидит на каменной скамье Берия и наблюдает за ним. Вскоре Рапава так взмок, что, несмотря на мартовский холод вынужден был приостановить работу и, сняв пиджак, закатать рукава. Рубашка сзади прилипла к спине, и он невольно вспомнил людей, которые вот так же трудились, а он стоял с винтовкой и следил за ними. Это было летним днем, и работали они в лесу, а потом покорно ложились лицом вниз на свежевырытую землю. Он вспомнил, как пахла влажная земля, какая сонная тишина стояла в жарком лесу, и подумал, как холодно будет, если Берия прикажет ему сейчас лечь на землю.

«Не копай такую широкую яму, — раздался голос из темноты. — Это же не могила. Только придумываешь себе лишнюю работу».

Немного погодя Рапава стал менять инструменты: лопатой выбрасывал пласты земли, потом спрыгивал в яму и киркой углублял ее. Сначала края ямы доходили ему до колен, потом до талии и под конец — до подмышек; тут над ним появилась лунообразная физиономия Хозяина. Берия похвалил его, сказал, что хватит, и не как-нибудь, а с улыбкой протянул руку и помог выбраться из ямы. И в этот момент, ухватившись за пухлую руку Хозяина, Рапава преисполнился к нему такой любви, такой благодарности и преданности, каких никогда больше ни к кому не испытает.

Рапава помнит, как они, словно два товарища, взялись за длинный металлический ящик для инструментов и опустили его на дно. Потом забросали землей, плотно ее утрамбовали, и Рапава заровнял яму лопатой, а потом забросал сухими листьями. Когда они пошли по лужайке к дому, небо на востоке начало светлеть.

Келсо с Рапавой опустошили все бутылочки. И тогда старик вытащил из-за пазухи помятую жестяную флягу, где оказалась домашняя водка с перцем. Одному богу известно, из чего она была приготовлена. Вполне возможно, что из шампуня. Рапава понюхал ее, чихнул, затем подмигнул и налил Келсо полный стакан маслянистой жидкости. Она была сизого цвета, и Келсо почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.

— Итак, Сталин умер, — сказал он. Ему не хотелосьделать глоток. Язык у него еле ворочался, и слова сливались. Челюсть будто одеревенела.

— Сталин умер. — И Рапава горестно покачал головой. Потом вдруг подался вперед и чокнулся с Келсо: — За товарища Сталина!

И они выпили.

Итак, Сталин умер. И все помешались от горя. Все, кроме Берии — он произнес речь на Красной площади перед тысячами истерически рыдавших людей так, точно читал объявление на железнодорожном вокзале, а потом ну и хохотал же с ребятами!

Об этом пошел слушок.

А ведь Берия был мужик умный, куда умнее тебя, парень, он тебя как миленького проглотил бы на завтрак. Но все умные люди делают в жизни одну ошибку: они считают, что остальные — дураки. А дураки-то не все. Просто остальным нужно больше времени.

Хозяин рассчитывал властвовать двадцать лет. А продержался всего три месяца.

Одним июньским днем, около полудня, Рапава дежурил с обычной командой — Саркисов, Надария, Думбадзе, — когда вдруг заговорили, что в Кремле созывают чрезвычайное заседание Президиума под председательством Маленкова. И поскольку заседание должно было происходить в кабинете Маленкова, Хозяин не придал этому значения. Ну кто такой этот жирный Маленков? Полное ничтожество. Тупица-медведь. Хозяин водил Маленкова на поводке.

Поэтому он сел в машину и поехал на заседание без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом и в поношенном костюме. Зачем утруждать себя и надевать галстук? День жаркий, Сталин умер, в Москве полно девочек, и он будет властвовать двадцать лет.

Вишневые деревья в глубине сада уже отцвели.

Они подъехали к зданию, где находился кабинет Маленкова, и Хозяин пошел наверх, а они все разместились в приемной у входа. И вот один за другим стали прибывать заправилы, все те, над кем Берия смеялся за их спиной: старый каменножопый Молотов, и этот толстый крестьянин Хрущев, и маленький Ворошилов, и, наконец, маршал Жуков, этот надутый павлин, весь в лентах и жестянках. Все они поднялись наверх, и Надария, потирая руки, сказал Рапаве: «А теперь, Папу Герасимович, сходи-ка ты в столовку и принеси нам кофейку».

Время шло, и Надария не раз ходил наверх проверить, что там происходит, и, вернувшись, всякий раз говорил: «Совещаются». Опять-таки — ну и что? Ничего необычного: Президиум частенько заседал часами. Но время подошло к восьми, начальник охраны стал тревожиться, а в десять, когда на дворе наступили летние сумерки, велел всем подняться с ним наверх.

Они вломились, невзирая на возражения маленковских секретарш, в большую комнату. Там было пусто. Саркисов кинулся к телефонам — они были отключены. Один из стульев лежал опрокинутый, и на полу возле него валялись смятые бумажки — на каждой рукою Берии красными чернилами было написано одно слово: «Тревога!»

Они могли бы, наверно, посражаться за Хозяина, но что бы это дало? Его поймали в ловушку, засада была устроена Красной армией. Жуков даже вывел танки — двадцать «Т-34» стояли позади дома Хозяина (об этом Рапава узнал позже), а Кремль заполнили броневики. Так что всякое сопротивление было безнадежно. Ребята и пяти минут не продержались бы.

Их тут же разделили. Рапаву увезли в военную тюрьму на северной окраине города, где его били до полусмерти, обвиняя в том, что он поставлял Хозяину несовершеннолетних: ему предъявили показания свидетелей, фотографии жертв и, наконец, список из тридцати имен, который Саркисов (этот громила Саркисов — ничего себе выносливый парень!) написал на второй день своего пребывания в тюрьме.

Рапава же не рассказал ничего. Его тошнило от всего этого.

Потом как-то вечером, дней через десять после переворота (а Рапава всегда будет считать это переворотом), его залатали, вымыли, дали чистую тюремную робу и повели в наручниках в кабинет начальникатюрьмы на встречу с большой шишкой из министерства государственной безопасности. Это оказался жесткий на виа здоровенный бугай лет сорока с лишним — сказал, что он замминистра и хочет поговорить о личных бумагах товарища Сталина.

Рапаву наручниками приковали к стулу. Охранников отослали из комнаты. Замминистра сел за стол начальника тюрьмы. На стене за его спиной висел портрет Сталина.

Какое-то время замминистра разглядывал Рапаву, затем сказал, что у товарища Сталина в последние годы появилась привычка делать записи, чтобы ничего не забыть при своей огромной загруженности. Иногда он писал на обычных листах бумаги, а иногда в черной клеенчатой тетради. Об этих записях знали лишь некоторые члены Президиума, а также товарищ Поскребышев, многолетний секретарь товарища Сталина, которого предатель Берия недавно засадил по ложному обвинению. Все свидетели утверждают, что товарищ Сталин держал эти записи в своем кабинете в личном сейфе, ключ от которого был только у него.