Владивосток – Порт-Артур - Александр Чернов

Но самоуверенный прусский вояка, пожалуй, сильно удивился бы, узнай он, что такой вариант – немедленная тевтонская атака – вполне устраивал кукловодов Гольштейна, просчитавших совсем иной ее окончательный результат…

* * *

Увы, России, оказавшейся тогда в роли объекта мировой политики, а не субъекта, было от этого не легче. Перед лицом столь невеселых перспектив ведомству Ламсдорфа хочешь не хочешь, но приходилось искать срединный путь. При анализе международных раскладов для русского МИДа в этой ситуации главным становился вопрос: что, где, а главное – когда предпримет Англия? Поскольку при всех англо-германских противоречиях гарантии ее вступления в войну на стороне России и Франции не было. Примат британской дипломатии – свобода рук и выбора. А галлы могли и не впрячься за Петербург, если бы немцы ударили не по ним, а начали с русских. Подумаешь, союзный договор? Ну, «не шмогла»…

Прецедент «танцев политического флюгера» со стороны Делькассе в истории с японцами имелся. Короче, перспективка была определенно кислая.

Не исключая наперед возможность столь паршивого расклада, Николай II и российские дипломаты даже закрыли глаза на «пощечину» заключенного за их спиной франко-английского «сердечного согласия» в апреле 1904-го. Поскольку оно опосредованно давало повод Британии вступить в игру на стороне Франции, если та соблаговолит-таки поддержать Россию против немцев. После гибели нашего флота для англичан это было выгодно со всех точек зрения. Но, конечно, наилучшим поводом для решения Лондона о вступлении в войну на стороне франко-русского альянса мог бы стать некий казус белли, спровоцированный немцами. И… огласка инициированного Берлином тайного договора об антибританском германо-российском союзе под него вполне подходила!

Но! Если Ники отказывает кузену Вилли, то… не будет и подписанного Вильгельмом документа. А на нет и суда нет. Исчезает повод для Лондона немедленно выступить против немцев. И исчезает у Вильгельма страх перед возможностью этого выступления. Поэтому, чтобы разыграть именно эту карту, Петербургу выгодно было, чтобы этот документ родился! И нужно было, чтобы с ним обязательно ознакомились на Даунинг-стрит, 10. Ротшильдов и британский Кабинет это тоже вполне устраивало: во-первых, Британия гордо выступала в «белых перчатках» оскорбленного величия, а во-вторых, Россия платила за это гарантированной «пристежкой» к Антанте. Платила за чужие, чуждые ей интересы кровью своих солдат.

Кто и как сигнализировал в Санкт-Петербург из Лондона, что рождение бумаги за подписью Вильгельма, недвусмысленно подтверждающей его реальные агрессивные военные планы в отношении Великобритании – и не принципиально, об оборонительном или наступательном союзе речь, – весьма целесообразно и будет воспринято Альбионом благосклонно, мы, скорее всего, не узнаем. Но весь дальнейший ход событий говорит сам за себя. Сложно сомневаться в том, что такой сигнал был.

* * *

Роль «нехорошего мальчика» вынужденно взвалил на себя русский царь. Глупо думать, чтобы кто-то в Питере рискнул использовать Николая II втемную. И в итоге Бьеркской встречи документец родился. Вензель Вильгельма зафиксировал его внешнеполитические устремления. Чистосердечное признание – царица доказательств!

Затем последовала красиво срежиссированная «драма» с отказом «слабовольного» царя под давлением профранцузского министерско-великокняжеского лобби от его подписи. И… союза нет, зато автограф «кузена Вилли» есть! Через неделю благодаря Ламсдорфу об этом уже знали в Париже. После чего до ознакомления с документом короля Эдуарда и Форин-офиса оставались не дни, а часы… Дуплет Гольштейна – выставление кайзера и зачинщиком Марокканского кризиса, и «конструктором» антибританского европейского блока – был снайперским. «Гюльчатай открыла личико», и теперь Лондону можно было, не подыскивая оправданий, заниматься изоляцией агрессора. А когда Антанта будет сформирована и обе германские «центральные» державы плотно окружены, либо придавить наглецов санкциями, либо сокрушить их военной силой русского парового катка и жаждущих реванша галлов.

Очевидного факта, что в свете явления на свет «сердечного согласия» и октябрьский, и бьеркский тексты несут в себе элемент взрывной провокационности для Германии, кайзер тогда не сумел оценить в полной мере. Но еще печальнее для немцев было то, что не понял всей глубины этой игры и канцлер, занятый «разруливанием» последствий Марокканского кризиса, за которым опять же стоял Гольштейн. До Бюлова наконец дошло, что вскоре должно произойти, лишь по факту отказа русских от Бьеркского союза, и он немедленно потребовал отставки, которую, разобравшись наконец, в какую опасную западню угодил, кайзер решительно отклонил.

После Танжера Бьерк второй раз за год поставил Берлин на грань европейской войны. Но… пушки так и не заговорили. Вильгельм с подачи канцлера, Эйленбурга, Тирпица и Миттерниха раскусил, куда ведет рейх игра «серого кардинала». А Бюлов смог спасти ситуацию для своего императора, затормозив на самом краю пропасти ценой размена Шлиффена на Делькассе и фатального внешнеполитического поражения Германии. Взбешенный Гольштейн, успев напоследок лишь поспособствовать падению Эйленбурга, которого, кстати, вполне справедливо, посчитал предателем и стукачом, был с позором изгнан с госслужбы. Война не состоялась. И ее неутомимым заказчикам пришлось начинать новую партию. На этот раз балкано-турецкую…

Уместно добавить, что сами по себе и октябрьские, и бьеркские соглашения, в силу возможности их расторжения «после предварительного предупреждения за год», были для России бессмысленны на перспективу, поскольку в наших интересах было долгосрочное соглашение с германцами. Гольштейн просчитал, что реального союза все равно не будет. Ибо коллеги «по цеху» в России, типа Витте и Ламсдорфа, смогут при любой реакции царя не допустить фактического заключения русско-германского антибританского союза.

На деле все произошло для Форин-офиса и Сити даже лучше, чем Гольштейн и его подельники из «ротшильдовского интернационала» могли себе представить.

Отказ Николая II от уже подписанного им собственноручно соглашения, живо обсуждавшийся при дворах венценосцев и в мировой прессе, не только оскорбил и унизил вспыльчивого и обидчивого кайзера, он, выражаясь по-восточному, «лишил его лица», что окончательно отвернуло его от надежды на союз со «слезливым и безвольным царьком».

Теперь он, в пику кузену-клятвопреступнику, решил двинуть Германию в Азию, водрузив свой флаг на Босфоре. Для русско-германских отношений это означало тотальную катастрофу, поскольку проливы и Константинополь исторически являлись главной целью вожделений Санкт-Петербурга. И хотя теперь на Ближний Восток толкал кайзера не тайный советник Гольштейн, а другие персоны, такие, как Сименс, Дельбрюк или Баллин, на первый взгляд преследовавшие совсем иные интересы, кукловоды-то за их спинами маячили те же самые…

* * *

Итак, «Бьеркский союз» не состоялся. Но осадочек остался. У многих. В России отныне бесповоротно верх во внешней политике взяла ориентированная на Антанту «партия войны», включавшая в себя большинство великих князей, верхушку гвардейского офицерского корпуса и ряд государственных функционеров, таких, как Извольский, Сазонов, Григорович и даже постепенно смирившийся с представлявшимся неизбежным русско-германским столкновением Столыпин.