Сталинград. Десантники стоят насмерть - Владимир Першанин

— Гля, сапоги кожаные!

Бывалый ефрейтор Борисюк обратил внимание на обувь. Сапоги никто из нас не тронул. После первого для большинства красноармейцев боя казалось дикостью раздевать и разувать мертвых. Немецкие винтовки особого впечатления не произвели, у нас хватало своих вполне надежных трехлинеек и карабинов. Подобрали автомат с дырчатым кожухом и магазином сбоку, гранаты с деревянными ручками. Из трофеев запомнились штык-ножи, наручные часы (их сразу расхватали) и яркие календарики. Политрук Елесин приказал собрать документы убитых немцев и сложил в полевую сумку.

В головной машине, которая застыла на склоне с пробитыми колесами, обнаружили катушки с разноцветным проводом, телефоны, складные деревянные палки для шестовой связи, консервы, хлеб. Продукты забрали, остальное подожгли. Деревянный кузов и брезент горели отлично, затем вспыхнул хлорвиниловый кабель, а довершили разрушение машины гранаты, которые остались в кузове. Они взрывались друг за другом, разбрасывая обломки досок.

— Наездились, сволочи! — удовлетворенно заметил кто-то из бойцов, глядя, как горят и разваливаются два грузовика, вражеская боевая техника.

Младший лейтенант Кравченко провел бой вполне грамотно, однако и немцы умели целиться. Во взводе погиб один боец, трое получили ранения, их отнесли в лес. Еще более поредевший взвод лежал возле дороги часа два. Затем пришел приказ от Рогожина собираться вместе. Все с облегчением стали подниматься. Горячка боя уступила место ожиданию беды. Здесь, в низине, мы не чувствовали себя защищенными. Единственный танк мог расстрелять нас сверху без всякого риска для себя, и вряд ли нам помогли бы противотанковые ружья.

Два других взвода пролежали в своих засадах безрезультатно. Хуже того, на первый взвод «Мессершмитт» сбросил бомбы, четыре человека получили ранения и контузии. Раненых набиралось семь человек, и нести их предстояло долго. Плащ-палатки для этой цели не годились, принялись мастерить самодельные носилки. Все торопились покинуть балку как можно быстрее. Деревья, которые росли в балке, для носилок не годились. Тополя слишком ломкие, акация, терновник — корявые. Срубили несколько дубков, стволы оказались очень тяжелые, но другого выхода не оставалось.

Фельдшер Захар Леонтьевич мастерил носилки и оказывал помощь раненым, заодно просвещая нас. Медицинской подготовке на курсах уделялось довольно много времени, однако его советы врезались в память.

— Главное — остановить кровотечение. Видите, как я повязки накладываю.

Одному из бойцов острый осколок размером с гороховый стручок вонзился в плечевой сустав рядом с ключицей. Захар Леонтьевич выдернул осколок и соорудил хитрую повязку. Другому красноармейцу сломало взрывной волной в нескольких местах ногу. Она распухла, человеку сделалось плохо. Фельдшер тихо произнес:

— Страдает парень. Ему бы спирта граммов двести, может, во сне и отойдет.

— Выздоровеет, что ли? — наморщил лоб Гриша Черных.

— Излечится… от всех бед.

Глядеть на страдавших раненых было тяжело. Когда один из бойцов вспомнил невпопад об удачном бое, его оборвали:

— Ох и храбрец!

— Тут люди помирают, а он героя из себя строит.

Боец замолчал и убрал подальше трофейный автомат, которым хвалился. Перед дорогой нас накормили рыбными консервами без хлеба, напились впрок воды и заполнили фляги. Поджигали имущество, оставленное интендантами. Тяжелые, свернутые комком палатки, гору противогазов, ящики с мылом. Особенно не старались, так как сильное пламя могло нас выдать. Бутылки с горючей смесью бросили в кусты. Те, кто постарше, глядя на горящее добро, вздыхали:

— За это мыло что угодно можно выменять. Бабы с руками оторвут.

— Дай бог самим ноги унести.

К ночи двинулись в путь. Тяжеленные носилки с нашими товарищами оттягивали руки, но шли бодро. Мы одержали победу, возбуждение от короткого боя еще не прошло. Шагали быстро, меняясь каждые полчаса. Гриша Черных, самый сильный боец во взводе, тащил носилки по часу. Очередная четверка подхватывала струганые ручки, наше настроение передавалось раненым.

— Ничего, все будет нормально!

Июльские ночи в донских степях теплые, а звезды не такие яркие, как осенью или зимой. До моего родного хутора расстояние составляло километров двести. Шагая в такт раскачивающимся носилкам, я думал о матери и своих близких. Вдыхал знакомый запах полыни (трава пахнет именно ночью) и размышлял, что ожидает нас с рассветом.

В ту ночь я не знал, что немцы уже на Дону, а мой родной хутор окажется в семи километрах от линии фронта. Первый бой нашей роты вместе с другими боевыми действиями 62-й армии найдет отражение в нескольких строчках истории Отечественной войны. Там будет сказано, что 17 июля начались оборонительные бои на дальних подступах к Сталинграду. Так начиналась Сталинградская битва.

Июль сорок второго, второе военное лето. Тяжкое время.

Я родился 18 апреля 1923 года в хуторе Острожки Серафимовического района Сталинградской области. Райцентр назван в честь известного писателя Александра Серафимовича. Кто не знает, кто он такой, коротко объясню. Известный русский писатель, автор правдивого и жестокого романа о Гражданской войне на юге России. Дай бог, чтобы такую же правду написали о нашем времени.

Хутор находится всего в пятнадцати километрах от районного центра. Однако мои родные места можно назвать глушью. Пойменный густой лес, отсутствие дорог, а электричество добралось до нас лишь в шестидесятых годах. От реки Дон хутор отделяют семь верст, местность вокруг именуется Арчединско-Донские пески. Слово «пески» мы произносим с ударением на первом слоге. Думаю, в эту глушь далекие наши предки забрались не от хорошей жизни, то ли прятались от царского «прижима», то ли не хватало земли для прокормления.

Хутор насчитывал перед войной десятка три домов, имелась начальная школа, куда ходили также дети из ближних лесных поселков. В нашей семье было пятеро детей, я — четвертый по старшинству. За счет старшего брата и сестер, взявших на себя основной труд, сумел закончить не только начальную школу, но и семь классов в Серафимовиче. После семилетки работал в колхозе, а перед войной поступил в сельхозтехникум, даже успел закончить до призыва в армию один курс.

Я люблю свой крохотный хуторок. В войну он грезился мне уютным и теплым островком, где я знал с малых лет каждого человека — если не родня, то друзья или приятели. Из-за отдаленности нас обошла стороной великая смута коллективизации, когда по всей стране крестьян сгоняли в колхозы. По разнарядке раскулачили Ефрема Малькова, нашего дальнего родственника. Отделался он конфискацией имущества, прожил сколько-то лет на выселках, затем вернулся с семьей в Острожки.

Несмотря на обилие древесины, сосны трогать запрещалось, за это можно было угодить за решетку. Дома возводили небольшие, зато имелись они у каждой новой семьи. Пахотных земель также недоставало. Имелось лишь небольшое пшеничное поле, а остальные клочки, отвоеванные у леса, засевали под огороды. Выращивали картошку, капусту, свеклу, помидоры, ну и фруктовые деревья. Их умудрялись, как и везде, обложить огромным налогом, владельцы всячески от них открещивались, не забывая собирать богатый урожай яблок, груш, очень крупной черешни. Колхоз (вернее, его отделение) считался животноводческим, свою трудовую деятельность я начал после четвертого класса в качестве подпаска, а закончив семилетку, работал год на молочной ферме.