Свергнутая с небес - Анна Данилова

Мажимель стоял лицом к окну, опершись на стол, тот самый стол, за которым они с Юлей иногда завтракали или ужинали, утомленные любовью или долгой поездкой на машине, а сзади его обнимал совершенно обнаженный, как и ее любовник, юноша, почти мальчик, лица которого она не успела рассмотреть…

Ей вдруг захотелось хохотать. Громко, на весь квартал, на весь Париж. Ей хотелось, чтобы он услышал ее, чтобы вырвался из цепких, животных объятий своего юного дружка, чтобы покраснел так же, как покраснела она, а она чувствовала, что покраснела… Но она лишь зажала рот ладонью и стала ждать, когда из глаз покатятся слезы. Но они не катились. Юля стояла, уже отвернувшись от предательского окна. Она уже никогда не сможет поехать с Мажимелем на море. Она никогда не почувствует на своих губах соленый привкус его губ. Он умер для нее навсегда.

Стало еще холоднее, свежее, и как будто поднялся ветер. Не было сил двигаться. Она стояла долго, минут десять, которые превратились для нее в целую ночь. Холодный воздух остужал ее, успокаивал, прояснял затуманенные изменой мозги. Что поделать, раз Мажимель оказался таким ненасытным, таким открытым для любви…

Спотыкаясь, она все же добрела до машины, забралась в нее и, обняв себя, зажмурилась. Ей не хотелось видеть ни эту улицу, ни этот оранжевый двор, ни эту калитку с порозовевшим от холода слегка подсохшим виноградом…

Она не помнила, как возвращалась по тем же улицам домой. На этот раз окно было закрыто, а в салоне – жарко натоплено. Она наслаждалась теплом, тишиной и возможностью обо всем подумать. Но мысли были только о Патрике. Сказать, что она мучилась угрызениями совести – значит, ничего не сказать. Слишком пошлая, гнусная история. Она изменяла Патрику с Мажимелем, который, в свою очередь, изменял ей с тем парнем, которого она видела в щели между узорчатыми красно-желтыми шторами…

Дома было по-прежнему тихо и спокойно. Она включила свет на кухне, сварила себе кофе и выпила, обжигая рот, горло… Затем вымыла чашку и поднялась к себе. Но, проходя мимо спальни Патрика, услышала голос. Как если бы он, Патрик, разговаривал с кем-то по телефону.

Она остановилась, прислушалась.

«…Нет, это невозможно… Особенно сейчас, когда она так уверена во мне… Габриэль, прошу тебя, успокойся и не плачь… Возьми себя в руки…»

Габриэль. Так звали двоюродную сестру Патрика, его кузину, живущую в Ницце. Юля виделась с ней на дне рождения Патрика. Очень красивая брюнетка двадцати семи лет, разведенная. Она ушла от мужа, когда узнала, что у него есть другая женщина, даже семья, где растет сын трех лет по имени Франсуа. Патрик еще сказал тогда, когда его кузина переживала депрессию после развода, что его дом всегда открыт для нее, что она может поселиться и жить здесь, сколько ей захочется…

«Габи, не дури… Тебе не стоит приезжать. Сейчас ночь. Подожди до утра, а утром приедешь, и мы с тобой все обсудим… Да, я очень люблю тебя… Нет, она ничего не знает, да и как она может узнать, когда я сказал ей, что ты моя кузина? Очень тебя прошу, не осложняй ни свою, ни мою жизнь… Юлия очень хорошо к тебе относится, правда… Я знаю, что ты устала, но потерпи еще немного… Нет, она пока никуда не собирается, во всяком случае, я ничего не слышал… В Москву? Нет… Мы планировали отправиться туда к Новому году. Ты же все знаешь… прошу тебя, успокойся… Я уверен, что он скоро приедет. Он – решительный человек и не станет ждать. Они переписываются по Интернету, она проводит за компьютером по шесть часов… Пусть договорятся, вот тогда ты и переедешь ко мне… Ну откуда мне знать, сколько им для этого потребуется времени?..»

Юля сползла по стене вниз, едва удержалась, чтобы не упасть: ноги совсем не держали ее. Ее надежный Патрик и его кузина – любовники. К тому же никакая она не кузина, она была его любовницей. Юля уже не чувствовала своего тела. Даже кончики пальцев онемели. На лице появилась слабая улыбка.

До своей спальни она буквально доползла. Схватилась за телефон и набрала домашний номер Крымова.

«Ну же, бери скорее трубку… Ну же… Просыпайся!!!» Долгие гудки сменились потрескиванием, после чего она услышала такой родной голос. Сонный, далекий, но от звука которого она вся покрылась мурашками. Ее всю колотило от сознания того, что за какой-нибудь час она потеряла сразу двух своих мужчин, что теперь находится в чужой стране, в чужом городе, в чужом доме, в чужой спальне, на чужой кровати, чужих простынях и держит чужой телефон… И только голос Крымова – родной, близкий, теплый, ласковый…

– Женя? Я разбудила тебя?

– Кто это… Тома, это ты? Не дыши в трубку, я знаю, что это ты… Тебе снова не спится?

– Крымов…

– Подожди, – он вздохнул и, по-видимому, открыл глаза, медленно просыпаясь, – ласточка моя, цветочек ты мой ночной, ну хочешь, вызови такси и приезжай ко мне… Ты едешь?

– Крымов, это Земцова. Поцелуй от меня свой ночной цветок…

Она швырнула трубку, прилегла на кровать и вытянула ноги. Было так холодно, что ей показалось, будто наступила зима и за окном идет снег…

Шубин находился в квартире подруги Натальи Марковой – Екатерины Мещеряковой, в Петербурге, куда отправился, чтобы проверить алиби своей клиентки. Катя, как позволила себя называть некрасивая, с блеклой кожей и такими же белесыми, тусклыми волосами, молодая женщина, одетая в розовый халат и шлепанцы, варила Шубину уже вторую порцию кофе. На столе стояла кастрюлька с горячим молоком, сахарница и тарелка с бутербродами с сыром.

– Значит, говорите, что у вас день рождения в августе, и что двадцать третьего октября вы ничего не справляли, и в тот день вы не видели вашу подругу Наталью Маркову?

– Игорь, вы спрашиваете меня об этом уже второй раз. Говорю же, в тот день я ничего не отмечала и никого к себе не приглашала. И Наташу не видела. Кто вам дал мой адрес?

– Как кто… Никто. Это, так сказать, оперативные данные.

– Вы же не из милиции, насколько я поняла. Вам кофе с молоком? Ах, да, вы же сказали, что пьете черный кофе… Знаете, сегодня такой тяжелый день, с самого утра идет дождь, холодно, мне приходится включать электрическую печку. В квартире прохладно, неуютно, словом, тоска…

– Но Наташу-то Маркову вы знаете?

– Это вышивальщицу? Знаю. Она заходит ко мне иногда, поговорить о том о сем…

Шубин пил кофе, рассматривал фиалки на подоконнике этой старой и запущенной петербургской квартиры и спрашивал себя, зачем понадобилось Наташе придумывать себе такое нелепое алиби. Или Наташа лжет, что провела вечер двадцать третьего октября у этой страхолюдины, отмечая ее день рождения, либо эта Мещерякова нарочно подставляет Наташу, отрицая тот факт, что Маркова была у нее в день убийства ее дяди. Или же, что маловероятно, Мещерякова просто забыла, как провела двадцать третье октября, кто у нее был и что она отмечала… У нее, может, склероз, вон никак не запомнит, что он пьет кофе без молока, либо она была сильно пьяна в тот вечер и просто ничего не помнит.