Фейри с Арбата. Гамбит - Татьяна Богатырева

– …и на меня так – зырк, ну, гость этот важный. Наш-то что, наш только кивал, хоть и видно – злится.

Ему-то не с руки оставлять деревню без мужиков, подати не с кого будет драть. А тому горя мало. Браконьер, говорит, вышел знатный, вот пусть теперь отработает. А то бы в каменоломни его, там тоже будет польза государству.

Сакс длинно выругался. Пользу? Обоих братьев, Марка и Грэма, забрали – вот уже шесть лет как. Тогда же у шорника Мэта взяли единственного сына. А Тома-сова старшего брата, который служить не хотел и попытался удрать, повесили, щучьи дети, в назидание прочим. Если Сакса, Томаса и Ушастого Хью заберут, в деревне совсем мужиков не останется, пропадет деревня. А ноблям и горя нет, не их же земля, пусть дичает.

– Что отец-то? – спросил Сакс.

– Да что! – Томас сморщился и бросил лошадку обратно в костер. – Деревенских успокоил, мол, ничего ж нобли не сделали, пошумели, погрозились и уехали дальше охотиться. А про осень промолчал.

Толку-то про осень говорить, подумал Сакс. Теперь, как приедут рекрутеры, в лесу не отсидишься. Придется идти к повстанцам, все лучше, чем подыхать в Зеленом легионе, как муж мельниковой сестры. То есть помер-то он уже дома, в Оквуде, ровнехонько через месяц, после того как его отпустили со службы.

– Осенью в Кроу уже будем, – вздохнул Сакс. – Лошадей только придется продать, не в лес же их с собой вести.

– Угу, – согласился Томас с набитым ртом: нобли ноблями, а есть-то хочется.

Обсуждая, куда девать лошадок и что делать с кузней, съели сома. Потом вымылись. Потом еще посидели, вырезая лошадку и птичку для маленькой Сесили, правнучки хранителя Фианна. Домой Сакс не спешил, пусть отец малость успокоится. Да и попадаться на глаза кузнецу и шорнику не хотелось. Мэт даром что немножко горбат, рука у него тяжелая. А про кузнеца и вообще лучше не думать, этот как треснет, потом ищи голову в кустах.

– Ничего, – хмыкнул Томас, словно Сакс думал вслух. – Батя к завтрему остынет. Нет ему другой заботы, с тобой драться-то.

Так что домой пошли, только когда сумерки опустились. Они бы и здесь, на озере, заночевали – над водой туман, а вода-то теплая, что парное молоко. Но, если сейчас не вернуться, мать будет волноваться, а отец совсем разозлится и так всыплет, что ноблевы хлысты летним дождиком покажутся.

Хоть Сакс пробирался домой окольной тропой, а все равно у самого сада наткнулся на длинного, сухого старика.

– Неслух! – Голос у хранителя был надтреснутым, но все равно громким, на всю деревню слышно. – Говорил, не ходи на озеро! Одни беды от тебя!

Старик замахнулся палкой с искрящимся даже в темноте набалдашником.

Увернуться от него было просто и слушать совсем необязательно. Он и хранителем-то был не настоящим. Это до мудрых в Оквуде было двое хранителей: ночной, Ллиров, и дневной, Асгейров. Ночной погиб вместе с лордом и его замком, а дневной – вот он, остался. Мудрые его не тронули, потому что он хоть и верил неправильно, но в посохе у него был солнечный камень, а значит, Асгейр принял его службу. Давно, еще до луайонцев, все тейронские и даже ирлейтские хранители на посвящение приходили к Девьему озеру и искали свой солнечный камень. Говорили, в других местах они почти не встречаются, а здесь – целые скалы из него. Сакс толком и не понимал, зачем искать, если вот они, на берегу лежат, как галька. Только у простой гальки скол серый, а у солнечных камней – цветной и полупрозрачный. Бери любой! Правда, если кто пробовал делать из солнечных камней ожерелье там или серьги для своей милой, камни тускнели, через месяц-другой становились серыми, как простая галька, и крошились. А у хранителей в посохах – светились и сыпали искрами, так что посохом можно было бересту поджечь.

У мудрых, говорят, тоже в амулетах кусочки солнечного камня, только их не видно. Прячут. Вроде как не подобает кому ни попадя смотреть на солнце – ослепнуть можно. Только Сакс думал, что врут они. Ничуть солнечный камень не слепит! Красивый и греет, а мудрые просто врут, небось у них камешки не светятся, вот и не показывают никому серую гальку.

Вот из-за камня Фианна и пощадили. В мудрые не взяли, никаких дел не доверяли, но посох не отняли, побоялись гнева Асгейра. А Фианн взял и уверовал в Единого бога, которому и Ллир не брат, и Мать – не мать, и Отец – не отец. И уже двадцать лет пугал деревенских страшными сказками про злых фейри, ночного демона Ллира и прочую жуть. Иногда только, напившись браги, рассказывал старые легенды и плакал, а потом сам не помнил, что говорил. Когда Фианн был трезв и зол, взрослые ему не верили, но жалели. Дети тоже не верили, но боялись.

Пока Сакс бежал через сад, вслед ему неслись проклятия пополам с угрозами и обрывками страшилок: о ночных девах, что выпивают парням мозг и кровь, о Ллировых мороках, что заставляют людей не слушать мудрых и заводят в трясину, о богопротивных колдунах… Когда Сакс был маленьким, он боялся. А теперь точно знал: врет старик. Самые страшные – не колдуны и не ночные фейри, а люди. Нобли. Только мимо проехали, а уже всей деревне плохо.

Отец встретил его на пороге. Молча впустил в дом, молча же закрыл дверь. Покачал только головой и махнул на его закуток, спи, мол, дурное дитя. Мама тоже молчала, видно было – плакала недавно, но Саксу улыбнулась, погладила по голове. Еле дотянулась.

Наутро отец велел:

– Со двора ни ногой. Матери помоги с дровами, воды натаскай да колесо почини. Тянучку посмотри, что-то она вчера смурная была. Асгейров день скоро, а у нас ничего не готово к ярмарке. – Хмуро посмотрел на Сакса, покачал головой и добавил: – А нобли, что те нобли? Как лесной пожар, никуда от них… – махнул рукой и ушел на выпас.

Время до ярмарки пролетело в суете и хлопотах. На третий день отец разбудил до света, с петухами, и отправил запрягать Тянучку. Эту буланую трехлетку отец хотел продать на прошлогодней осенней ярмарке, а не вышло. Цапнула ноблева конюха. Хорошо, сам нобле был пьян и весел: лишь врезал отцу по уху собственной благородной рукой – в тонкой перчатке и кольцах, что не хуже кастета, а кобыле велел выдать плетей. После тех плетей Тянучка никого, кроме Сакса, не подпускала и на ноблей шипела, что твоя гадюка. Как такую продашь? Вот и оставили, как раз Звездочке двадцатый год пошел, уже и запрягать стыдно.

Во дворе подошла мама, сунула в руку рябиновый месяц на шнурке – манок для удачи. Постояла малость и вернулась в дом – собрать им с отцом еды и найти желтые ленты, которые положено вязать на рукава, если идешь в город. Вроде как признаешься в верности рыбникам и мудрым. Тьфу.

Тянучка укоризненно фыркнула и топнула копытом: замечтался. Правильно фыркнула. Из дома вышел отец, между старых яблонь, у калитки, показались шорник и кузнец с сыном, нагруженные мешками: тоже на ярмарку.

Пока Сакс помогал грузить мешки на телегу, те молчали, только шорник Мэт хмурился и на Сакса не смотрел. Только потом, когда уже выходили на тракт, разбитый и заросший по краям, кузнец буркнул ему:

– Дурень, – и отвесил подзатыльник. Легонько, даже в ушах не зазвенело.