Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов

ИВС меня повезли на суд для избрания меры пресечения. Перед заседанием в первый раз после ареста увиделся с родителями. Отец лишь молча передал сигареты. Мать еле держалась, чтобы не расплакаться. Сказали, что Вова пойдёт домой под подписку, а нас с Саней, скорее всего, посадят. Денег уже не было, и мне выделили государственного адвоката.

На суде избрали меру пресечения. Как и ожидалось, Шульцгену, как самому младшему и ранее не судимому, дали подписку о невыезде, мне и Сане избрали меру пресечения в виде заключения под стражу. Мне потому, что был ранее судим, несмотря на то, что судимость была погашена. А Саня уже и так ходил под подпиской о невыезде за грабёж. На самом деле это было сфальсифицированное обвинение, за полгода до ареста он избил сына начальника УВД, за что на него завели уголовное дело. Но он ничего с него не требовал и не отнимал, избил за панк-рокерский прикид.

Вменяли нам две 162[31] статьи, третью и вторую часть. Третью из-за того, что преступление произошло в помещении, а второй левый эпизод влепили «паровозом» без признательных показаний. Якобы потерпевший, которого мы в глаза не видели, нас опознал.

Один из потерпевших, которого я избивал черенком от лопаты, попал в реанимацию, чуть не расставшись с жизнью. Тяжесть вреда здоровью тогда квалифицировали по времени проведения в больнице, а так как мой терпила был нелегалом, то после перевода из реанимации в больнице его долго не держали, несмотря на причинённый вред здоровью. Он был выписан недели через две после поступления. Поэтому причинение тяжкого вреда здоровью нам нельзя было инкриминировать, но закрыть требовалось. Опера с показаний потерпевших приписали к делу вымышленные сто (!!!) рублей, которые мы якобы требовали во время избиения. А это уже не хулиганка, это разбойное нападение. Их задачей было приземлить[32] нас, а уже потом крутить на дальнейшие дела. По второму, левому сфабрикованному делу, мы вообще якобы избили нелегала из-за сигареты. Разбойное нападение? Абсурд!

Пятый централ

После избрания меры пресечения нас повезли из суда на ИВС, дожидаться отправления в тюрьму. Сосед по камере сразу мне разъяснил разницу между тюрьмой и зоной. На свободе говорят: «сел на зону», обобщая эти два понятия, но на самом деле тюрьма и зона разные вещи.

Зона — это колония, или как ещё говорят, лагерь. Есть колонии воспитательные, есть зоны общего, строго и особого режимов, есть колонии-поселения, но различные названия, кроме «посёлка»[33], общей сути почти не меняют. Отличия лишь в контингенте. В воспитательной колонии сидят несовершеннолетние преступники. На общем режиме в основном первоходы[34] либо осужденные по лёгким и средней тяжести статьям. Но часто попадаются и «тяжеловесы»[35] с большими сроками за тяжкие и особо тяжкие преступления. На строгом сидят зеки уже знакомые с тюремной жизнью, либо с рядом тяжких и особо тяжких статей. На особом режиме, который ещё его называют «полосатым» из-за полосок на робе[36] арестантов, сидят в основном рецидивисты, у которых за спиной десятки лет отсиженного и куча ходок[37]. Тюрьмой называется СИЗО, где сидят под следствием и «крытая» — тюремный режим в отдельных тюрьмах для осужденных. На крытках отбывают часть срока «тяжеловесы» по решению суда либо осужденные, высланные в тюрьму из колонии за злостные нарушения режима содержания. Примером крытой является воспетый Михаилом Кругом Владимирский централ. Ну а мне предстояло ехать на пятый централ[38], где была единственная в Москве тюрьма для несовершеннолетних преступников.

Задержали меня в среду, а уже на следующей неделе в понедельник вечером повезли из ИВС на[39] тюрьму. Ехали недолго, и вскоре воронок остановился во дворе следственного изолятора, где нас с Саней встретили сотрудники ФСИНа[40]. Их форма была не милицейской, как у сотрудников с Петровки, а камуфляжной, армейской. Перед входом в здание сняли наручники и провели на «сборку» — большое помещение на первом этаже изолятора с лавкой вдоль стены и дальняком в углу. Окна и шконки отсутствовали.

Саня держался на позитиве и будто радовался тому, что попал в тюрьму, а у меня на душе скребли кошки, в основном из-за того, что понимал: светит мне лет семь. Но вида я не подавал. Да и в целом пока это ощущалось как некое приключение, неизвестно правда, когда ему наступит конец. Со сборки нас вывели на медосмотр. Кабинет находился на том же этаже, буквально напротив сборки. Врач-азиат отсмотрел нас на предмет синяков и взял кровь из вены. Синяки и ушибы присутствовали с момента допроса в ОВД, но, если бы они были свежими, то тюрьма бы не приняла. Тогда идёт возврат обвиняемого на ИВС и освидетельствование.

После медосмотра нас провели обратно на сборку. На мне была одета чёрная футболка, на которой скинхед держал в руке российский флаг, с надписью ниже: «Вставай, Россия!». Саня попросил подогнать ему её, сказав, что хочет зайти в ней в камеру. Мне было всё равно, голова забита другим, и я, махнув рукой, отдал её ему, надев водолазку, которую носил из-за морозов под олимпийкой фирмы Umbro.

Пятый централ представлял собой два корпуса: старый и новый. Соединял их длинный железный подвесной тоннель, называемый между зеками «кишкой». На старом корпусе была взрослая тюрьма, лишь только на первом этаже — «копейках» — находилось несколько камер для несовершеннолетних. Копейки были названы так из-за нумерации камер, начинавшейся с сотых чисел. На новом корпусе находилась малолетка и камера для женщин из шестого централа[41]. Дамы были из «хозбанды», так назывались осужденные, добровольно оставшиеся отбывать срок в СИЗО в хозяйственной обслуге. Этажи на новом корпусе тоже имели свои названия по нумерации камер. Пятёрки — первый этаж, шестёрки — третий, семёрки — четвёртый. На втором этаже — между пятёрками и шестёрками — располагались административные кабинеты.

Путь на новый корпус, где находилась малолетка, проходил через «кишку». По ней нас и повели в каптёрку на первом этаже. Там нас встретил взрослый зек из хозбанды, который выдал поношенную, потёртую робу и матрац. Помимо матраца я получил две простыни, наволочку, подушку и тонкое шерстяное одеяло. Вопреки законам, которые подразумевают то, что заключённые носят униформу только после вступления приговора в законную силу и прибытия в колонию, подследственные на малолетке носили робу. Кто отказывался — закрывали в ДИЗО[42]. Законы режима содержания осужденных я тогда не знал, поэтому взял робу как положенное. Из личной одежды в камеру полагалось