Часы Застывшего Часа - Владислав Алеф

изменила. Она и готовила колдунье, и убирала, и стирала ей.

Селяне осуждающе качали головами, но открыто не высказывались — Нагинара никому не позволяла поносить ее дочь. Больше всех роптали пропойцы. Не находя покоя в дурмане, они вымещали злость на женах. Женщины во всем винили Нагинару и ополчились на нее всем селом. Однако сметливая Нагинара быстро примирила стороны, еще и себе на выгоду. Памятуя слова дочери, она сама взялась варить вино. Пропойц мало беспокоил иной вкус напитка, а вот явственную плату монетой они сочли выше отданным, но даже не принадлежавшим им далеким летам. Тяжелее других приходилось Обахарию, ибо жена наотрез отказывалась оделять его вином.

Большую часть времени Родмила проводила с Атаказой, но не забывала она помогать и матери и часто брала на себя приготовление вина. Однажды купить вина к ним приехал человек изысканных манер из самого Бризариона. Высокий статный он представился архивариусом и сразу приглянулся Родмиле. Как-то она заявила матери:

— Мама, я хочу уехать с Лежи в Бризарион.

— Поезжай, — без раздумий отпустила ее Нагинара.

— Но ведь я не могу оставить Атаказу…

— Она не будет возражать. Сама ее спроси.

Нагинара старалась звучать уверенно, сразу для себя решив приложить все усилия, чтобы строптивая колдунья не лишила ее дочери будущего. Тотчас же она намеревалась переговорить с Атаказой, взять на себя ее содержание, если потребуется. Однако Родмила ее опередила.

— Не води с ним дружбы, безнадежный он человек, — заявила вдруг старая колдунья. Она лежала в кровати под двумя одеялами, глаза ее с трудом открывались, а голос звучал глухо и едва различимо.

Но неверно поняла ее ученица.

— Я добро тебе делала, а ты добра мне не желаешь, о себе только и беспокоишься! Хочешь, чтобы я до последнего вздоха у твоей кровати стояла?!

— Ты сама так желала… — прошептала колдунья.

— Не того я желала! А хотела, чтобы людей ты губить перестала! Я жалела их, и тебя жалела!

Старуха хрипло рассмеялась, — словно сухое полено затрещало в костре.

— Кто ищет смерть, тот смерть находит.

— Пожелала бы мне лучше счастья, — Родмила развернулась уходить.

Неимоверными усилиями Атаказа приподнялась с кровати и властно грянула:

— Уйдешь, — не возвращайся!

Девушка удивленно обернулась. Она увидела горящие безумные глаза, ввалившиеся щеки и наставленный на нее крючковатый палец. На мгновение ей показалось, что колдунья все это время ее обманывала, притворяясь слабосильной и больной. Ей стало противно находиться в этом доме. Она ушла.

Родмила пересекла пустой и тихий двор, прошла под аркой высохших лоз винограда. У покосившейся калитки она обернулась, взглянула на заваленную собачью конуру и на обрывок проржавевшей цепи. Тогда только она поняла: природа побеждает, и как скоро не станет колдуньи, не станет и ее дома и двора.

Наконец Нагинара была спокойна за дочь. К избраннику Родмилы она не имела приязни, но был он человеком, пожившим в мире, неглупым и при деньгах.

Однако очень скоро вернулась Родмила.

— Не могу я с ним! — плакалась она матери. — Не солгал Лежи, в царских архивах работал. Только выпивать любил. А теперь, как нашего вина испробовал и не трезвеет! — она зарыдала и уткнулась в материнский рукав. Но быстро отерла слезы и продолжила: — Нет у него больше работы, и денег нет: вмиг истратил! По друзьям теперь побирается, по родне. Так еще сказал, заведем детей, пусть они нас кормят!

— Правильно, что ушла, Рода, — утешала ее мать, прижимая к себе и гладя.

— Правильно, а только слишком поздно. Я ребенка жду.

Жизнь в родном селе у Родмилы быстро наладилась. Она примирилась с матерью, а на радостях воссоединению перестал выпивать отец. Тогда же Далиир познакомил домочадцев с Ильгой. Так и жили они вместе дружно большой семьей. Родмила не ходила к старой колдунье, только справилась о ее здоровье.

— Всех живых живее, — заверила ее Нагинара. — Нас еще переживет.

— Все-таки добра она мне желала, — рассуждала Родмила. — Как не навестить?

— Ты ослушалась ее прежде, так послушайся хоть теперь. И меня послушай. В первый раз я с колдуньей согласна. Незачем тебе к ней ходить.

— Я обидела ее, вот она и вспылила.

— Не в обиде здесь дело, доча. Здесь другое что-то. Не ходи. Обожди хотя бы, как ребенок родится, дальше видно будет.

Согласилась Родмила и о колдунье надолго забыла. Но стал подходить срок ребенку, и она забеспокоилась.

— И мне было страшно, — успокаивала ее мать. — А то, как же? Не переживай. Не тебе первой рожать.

Однако положенное время прошло, а ребенок все не появлялся. Тогда уже забеспокоилась и сама Нагинара. Она обещала дочери знахаря, а потребуется, так и видного волшебника из столицы позвать. Но Родмила не смогла дольше ждать. Ночью незамеченная она бежала к Атаказе.

Старуху она нашла в положении, в каком оставила ее многие месяцы назад. Колдунья лежала на спине, сложив руки на груди. Глаза ее были закрыты, а дыхание незаметно. За это время сильно состарился дом Атаказы, обветшал, наполнился пылью и порос густой паутиной. Воздух в нем стоял такой тяжелый, что, войдя, Родмила не могла дышать. Она поспешила раздвинуть ставни.

Когда холодный ночной ветер, потревожив сизую пыль, нетерпеливо ворвался в дом, колдунья глубоко вдохнула, как вдыхает утопленник, вдруг вернувшийся к жизни.

— Рода, — едва слышно и жутко прохрипела она. — Переверни часы.

Запах гари разбудил всю деревню.

— Чей там пес не унимается? — разлепляя глаза, проворчал Обахарий.

Выйдя за калитку, он застыл в изумлении. Перед ним скулил и вился в нетерпении рыжий поджарый пес в черном кожаном ошейнике.

Опрометью Обахарий бежал к дому колдуньи так хорошо ему знакомой Дорогой Смерти. В алом зареве пожара впереди него таял Закат. Но чем ближе мужчина подбирался к дому, тем слабее горело пламя. Когда же он раздвинул густые заросли рогоза, то увидел только пепелище. Все устилал серый пепел. Не осталось следа от колдуньи и от дома ее. Тщетно звал Обахарий Роду; ползая в пепле не нашел он ни дочерних костей, ни волос. А куда подевался Закат, он и не думал, только рыжего пса с тех пор никто в селе не видал.

Опустошенный стоял Обахарий на коленях. Его тяжелые руки бессильно свисали, а невидящий взор обращался к Луне, необычайно большой и яркой в эту страшную ночь. По его грязному закоптелому лицу прокладывала дорожку одинокая слеза.

Вдруг он услышал детский плач. Заметенный вездесущим пеплом неподалеку лежал младенец. Обахарий удивленно поднял его на руки и пробормотал:

— Язар, так она хотела тебя назвать.

Едкий дым обесцветил глаза младенцу и едва не лишил зрения, а пепел,