Краски мечты - Лора Брантуэйт

– Па, привет! Энни, Майк, сто лет не виделись…

– Да уж… – Энн показала старшей сестре язык. Она была младше Джины всего на год и всегда с ней соперничала: за внимание родителей, за взгляды мальчишек; в учебе, в длине юбок, глубине вырезов, яркости макияжа, теперь – в успешности… При этом сестры обожали друг друга, и в голосе Энн, косвенно упрекнувшей Джину в том, что дома называлось «наплевательское отношение к семье», звучала искренняя обида: еще бы, у нее столько новостей, а самой близкой подруге все недосуг поболтать.

Джозеф Конрад поднялся навстречу дочери и крепко ее обнял. Он, конечно, продемонстрировал свое отношение к опозданию Джины, не встретив ее у дверей, но очень обрадовался, увидев свою старшую и, можно сказать, любимую дочку. Хотя и непутевую.

Майклу здесь было явно некомфортно, и это понятно: ему всего семнадцать… Он, конечно, еще не до конца определился, чего ему больше хочется сегодня: пойти наверх и заняться кровавым и беспощадным истреблением виртуальных страшилищ или же пойти к однокласснику Бену и устроить не менее кровавую охоту на монстров в командном зачете. Традиционный семейный ужин с обменом какими-то скучными и ничего для него не значащими новостями в системе ценностей Майка стоял где-то не очень далеко от конца списка. Съездить куда-нибудь «со своими» – еще куда ни шло, пережить можно: как-никак новые впечатления, какая-то радость, но какой смысл сидеть в четырех стенах, жевать и обсуждать работу и здоровье?..

Словом, Майк почти страдал.

Мистер и миссис Конрад были почти счастливы. Он – оттого что собралась под одной крышей вся семья, наконец-то! Она – оттого что у нее прибавилось объектов внимания и заботы. Миссис Конрад чувствовала, что сейчас, даря любимым людям сердечное тепло, улыбки и вкусный ужин, выполняет свое предназначение. Она испытывала ту тихую, светящуюся радость, что знакома, пожалуй, только женщинам.

Мысли Энн были в основном где-то далеко, лишь время от времени прямой вопрос возвращал ее в «здесь и сейчас», но потом взгляд девушки снова становился рассеянным и мечтательным: видимо, не так давно ей встретился очередной романтический герой маленькой любовной истории.

Джине было тепло здесь. Ее окружала, обволакивала и накрывала, как мягкое-премягкое одеяло, атмосфера покоя и доброго, заботливого отношения, где все незыблемо: где мама – это мама, и даже нечего больше сказать, где есть отец, сдержанный, но любящий и сильный, сильнее всех и всего на свете. Здесь, дома, на кухне всегда уютный желтый свет, чувствуется мамино присутствие и дорого все. Даже разбросанные вещи Энн.

– Энн, почему ты не расскажешь Джине про своего нового парня? – Миссис Конрад вытерла салфеткой руки, еще довольно молодые и вполне ухоженные, и переплела пальцы: она всегда так делала, когда готовилась слушать что-то приятное.

Джина улыбнулась: до чего же люди странные существа. Даже дома, в кругу близких, они почему-то не желают говорить прямо. Нет, ну правда, почему бы не сказать просто: «Энн, расскажи Джине об этом мужчине»? Обязательно надо скрыть свое желание или просьбу под каким-то странным вопросом, имеющим весьма отдаленное отношение к предмету разговора. Как будто Энн сейчас и вправду начала бы отвечать на вопрос «почему?». Или как будто кто-то выслушал бы ее доводы до конца.

Люди, наверное, никогда не произносят того, что думают на самом деле. Даже когда говорят правду о самых простых вещах. Даже когда сами уверены в своей прямоте и откровенности…

– Да ладно тебе, мам. – Энн кокетничала очень натурально. В том смысле, что человеку постороннему почти невозможно было определить, на самом ли деле она недооценивает свои достоинства и победы или же набивает себе цену.

Но Джина-то знала свою сестру! Предположение, что Энн изводит себя самокритикой, даже не пришло Джине в голову…

– Ну не тяни, кто на этот раз претендует на сердце прекрасной принцессы? – Джина подмигнула сестренке.

Та подмигнула в ответ:

– А я тебе потом расскажу. На ушко.

– О, интересно, от кого ты оберегаешь новости своей личной жизни? И, главное, с каких пор? – встрял Майк. Демонстрировавший до этого глубочайшую апатию, он сейчас оживился, потому что имел какую-то неуемную тягу к сплетням.

– Посмотрите, какой проницательный малыш у нас растет! – съязвила Энн. – Все-то он чувствует, если это имеет к нему отношение.

– Дети, перестаньте препираться. – Миссис Конрад вошла в роль хранительницы домашнего очага. Джина раньше раздражалась в такие моменты: она вообще не любила, когда кто-то входил в какую-то роль. Но сейчас было иначе. Сейчас чувство было похожим на то, что испытываешь, стоя на берегу широкой тихой реки – спокойствие и силу неторопливого движения воды.

Вот, значит, каково это – быть матерью… Удивительно.

Дома все было незыблемо. Дома было тепло. Но у Джины было чувство, которое называют «мороз пронизывал до костей». Такое бывает, когда очень сильно замерзаешь, и потом долго-долго не согреться, сколько ни кутайся в свитера и одеяла. Холод и маленький колючий комочек беспокойства угнездился где-то под сердцем.

– Останешься на ночь? – с надеждой спросила мать, когда Джина, не без труда удерживая равновесие – не свое, естественно, а пизанской башни из домашнего фарфора – помогала ей убирать со стола.

– Да, мам, наверное…

– Вот и хорошо! Вот и отлично! Будешь спать с Энни?

– Да, если она не взбунтуется. Может, у нее в планах сегодня сбежать с каким-нибудь кавалером через окно…

Смех. Светлый смех светлых воспоминаний. То есть, конечно, когда родители лет эдак семь назад поздним вечером обнаруживали пропажу младшей дочери, никто не воспринимал этот, прямо скажем, скандал как какой-то праздник, и, разумеется, ни у кого и в мыслях не было, что эти эпизоды потом будет так весело вспоминать.

– Мам, чем тебе еще помочь? – Джина огляделась. Так здорово было бы сейчас сделать маме что-то хорошее.

– Спасибо, милая, ничего не нужно. – Миссис Конрад чмокнула дочку в щеку.

– Тогда пойду наверх, хочу поболтать с Энни.

Как приятно подниматься по лестнице, если ты знаешь скрип каждой ступеньки, каждую неровность на любой досточке. Здесь пахнет деревом и еще – засушенными цветами, только их нигде не видно, наверное, мама уже убрала. Как славно вступать в мягкий полусвет на втором этаже. В конце коридора – бывшая детская, теперь комната Энн, из которой, кстати, до сих пор не убрали вторую кровать. Джине вдруг захотелось снять туфли и ощутить босыми ногами мягкость ворса под ногами – ту же, что и много лет назад, когда она кралась ночью мимо спальни родителей, чтобы раздобыть печенье для пикника на полу, или сбегала вниз – в солнечное чистое утро.

Пароль – «тук-тук», часто, а потом три отдельных «тука» погромче.

– Да! – голос сестры из-за двери.

Джина вошла. И небывалым дуновением апрельского ветра – со всех сторон – голубое и шелк, белая мебель, сувениры, память о которых общая, и странные, в тонких рамках рисунки цветов.